— С Богом!
Я протиснулся за доспехами и принялся нащупывать дверь в каменной стене. Когда пальцы ощутили легкое дуновение из нескрепленной раствором щели, я навалился на это место плечом. Дверь подалась со скрежетом камня о камень, и в лицо мне потянуло плесенью. Я нырнул в проход и с облегчением увидел, что с обратной стороны к двери приделана массивная железная ручка. С ее помощью я по крайней мере сумею выбраться наружу. С этой мыслью я закрыл дверь.
И тут же ослеп.
Меня окутала столь непроглядная тьма, что я не видел собственной ладони, хотя махал ею прямо перед носом. Пошарил вокруг: грубо вытесанные каменные стены оказались с обеих сторон на расстоянии вытянутой руки.
Попался! Заперт в темноте!
Под мышками и на лбу выступил пот, сердце подкатило к горлу. Я не мог дышать. Обезумев от страха, нащупал дверную ручку и приоткрыл створ. И только оказавшись в узком лучике света, сумел втянуть воздух. Когда сердце успокоилось, я глубоко вдохнул и вытер с лица пот. Под мышками было мокро, руки дрожали. Я подумал: «Черт! Все китайские врачи, вместе взятые, не заставят меня больше приблизиться к этой двери!» А затем посмотрел на широкоскулое лицо Терезы и представил, как постыдно бегу из тоннеля и признаюсь, что боюсь темноты. Я застыл, не в силах шагнуть ни назад, ни вперед. Идиотское положение.
Подумал, не попросить ли свечу, но в тоннелях вроде этого гуляют сквозняки и неминуемо задуют пламя, а я снова останусь во мраке. Я обернулся через плечо, надеясь увидеть на стене фонарь, который только и ждал, чтобы его зажгли. Но никакого фонаря не оказалось. Зато я понял, что света из полуоткрытой двери вполне достаточно, чтобы различать пол, стены и даже тени. Этот свет был надежнее пламени свечи, а щель в дверном проеме давала уверенность, что отступление возможно. Вглядевшись в царивший в тоннеле полумрак, я почувствовал себя ребенком, который зажег лампу в темной комнате и понял, что никаких чудовищ там нет. Вспомнив, как глубокое дыхание спасло меня в овощном подвале, я решил повторить опыт. Сделал шаг, другой, и все пришло в норму. Я безбоязненно двинулся вперед.
Но свет, почти незаметно, начал меркнуть, и мое дыхание вновь участилось. Я остановился, зажмурился и напомнил себе, что в любой момент могу повернуть назад. Не существовало никакой опасности, только страх перед ней. Здесь и сейчас мне ничто не грозило. Я открыл глаза и обнаружил, что в тоннеле не так уж непроглядно темно. Продолжал идти, а когда свет еще больше померк, прикрыл веки, чтобы восстановить зрение. Но, в очередной раз открыв глаза, понял, что тени исчезли и чернота нисколько не рассеялась. Я вытянул руки, и мне показалось, будто стены приблизились. Не хватало воздуха. В груди вновь вспыхнул беспричинный страх.
— Дыши! — вслух приказал я себе, но это не помогло. Изо рта рвался стон, и я поперхнулся.
Повернулся, чтобы бежать обратно к двери, но в панике упал и ударился головой о шероховатую стену. А когда поднялся, почувствовал, что по лицу течет кровь. Запутался в направлениях и не знал, где выход. Побежал наугад, падал, поднимался и не мог отдышаться. И хотя тоннель уходил под уклон, я не догадался повернуть в другую сторону. Я почувствовал собственный запах — мускусный дух животной паники.
Но вот впереди забрезжил свет. Я крепко сжал веки, выжимая слезы из глаз. Да, яркая точка с булавочную головку. Я побежал — кружочек стал больше. Отверстие для подглядывания размером с виноградину, изнанка еще одной замечательной картины-тромплей.[47] Оказавшись у глазка, я прильнул разгоряченным лбом к стене, чтобы скудный свет падал мне на лицо. Не представляю, сколько я так стоял, дрожа и пытаясь восстановить дыхание, но в какой-то момент до меня долетело бормотание дожа. Я заглянул в отверстие, и передо мной открылась спальня правителя. Всего в шаге от того места, где я стоял, находилась золоченая кровать с балдахином. От того, что я увидел, у меня вновь перехватило дыхание.
Китайский врач склонился над дожем, а тот лежал на спине, голый, как ощипанный цыпленок. Доктор орудовал длинной иглой — такие же торчали у правителя из ног, груди и даже гениталий. Вид был странный и омерзительный. Не понимая, что происходит, я ужаснулся и зажмурился, когда врач воткнул иглу правителю в промежность. Но дож даже не дрогнул, хотя, казалось бы, операция должна причинять ему сильную боль. Лежал на кровати и бормотал, словно погруженный в мысли о собственном поражении. Китаец взял новую иглу из лотка у кровати и прицелился ему в мошонку.
Я больше не мог на это смотреть и, присев под отверстием, попытался разобраться в увиденном, но, вспомнив, что мне предстоит обратная дорога по темному тоннелю, пришел в ужас. Однако в памяти всплыло то, чему учил меня в овощном подвале старший повар: страх темноты — это страх неизвестного, беспричинная боязнь неведомой угрозы, которая будто бы способна материализоваться прямо из воздуха. Чепуха. Меня страшит не тоннель, а собственное воображение, и все подстерегающие демоны — лишь плод моей разгоряченной мысли.
Я уже проделал этот путь — знаю, что там ничто не таится и стены не сходятся, чтобы меня раздавить. Все воображаемые ловушки — мои выдумки. Я окинул взглядом безмолвный мрак и пробормотал:
— Это только тоннель… — Чтобы обуздать страх, следовало всего лишь не забывать об этом, держать себя в руках и не позволять разыгрываться фантазии. Не давать мысли бежать впереди ног. — Всего лишь пустой тоннель! — Оставаться в настоящем и не воображать, будто будущее грозит бедствиями и катастрофами.
Хорошо бы старший повар оказался рядом и спросил меня, чему я научился. Я бы ответил, что научился быть здесь, а не где-нибудь еще.
Я глубоко вздохнул и повторил:
— Это только пустой тоннель. — Звук собственного голоса подбодрил меня. Я снова глубоко вздохнул и сделал первый шаг. — Это только пустой тоннель.
Я твердил это снова и снова. Мой голос окреп, а ноги двигались в такт словам. Тоннеля больше не существовало — остался лишь мой голос и движение ног. Дыхание учащалось, лишь когда мысли отрывались от беспрестанно повторяемой фразы. Я так и не понял, длинный это был тоннель или короткий, прямой или извилистый. Шел словно во сне, но не позволял сознанию отрываться от настоящего момента, который переживал в непроглядной, но безобидной тьме.
Не могу сказать, сколько прошло времени, но вот в неверном свете стали видны стены. Я обрадовался, что выход близко, и поздравил себя, ибо сумел пересилить страх. Но, завидев полуоткрытую дверь, забыл о своей мантре, без оглядки бросился вперед и разбил в кровь нос о торец створа. Липкими от пота руками распахнул дверь настежь и окунулся в поток воздуха и света. Ноги подкосились, и я рухнул возле железного рыцаря.
Тереза вскрикнула и кинулась вытаскивать меня из ниши в стене. Остановила передником сочащуюся из носа кровь, вытерла слезы с лица и разохалась, увидев шишку на лбу. Придя в себя и почувствовав, что ко мне вернулся дар речи, я начал сбивчиво рассказывать.
— Иглы… длинные, тонкие иглы в теле дожа. Во всем. Даже в причинном месте.
Тереза слушала с округлившимися от удивления глазами. А когда я дошел до гениталий, позабыла о моих ранах и всплеснула руками, словно взмывшая из гнезда птица. Затем приложила ладони к щекам и переспросила:
— Иглы? Даже там? — И выбежала из зала через двойные двери, спеша поделиться с товарками непристойными подробностями болезни правителя.
Не приходилось сомневаться, что мой рассказ она, как обычно, расцветит новыми подробностями, и теперь, передаваясь из уст в уста, он будет становиться все пикантнее и красочнее. И в самом деле, через несколько дней Венеция говорила, каким варварским процедурам подвергается правитель. Иглы в гениталиях — это еще пустяки, но те же иглы загоняли в глаза, под ногти и в прямую кишку. Все соглашались: раз человек согласился на такие отчаянные методы лечения — значит, конец близок.