Иногда я занимаюсь такими метафизическими размышлениями с тщательным и почтительным вниманием того, кто действительно работает и занимается наукой. Я уже говорил, что, возможно, я на самом деле ею занимаюсь. Главное для меня — не слишком задаваться, учитывая, что гордыня вредит аккуратной бесстрастности и научной точности.
77.
Часто, чтобы развлечь себя — ведь ничто так не развлекает, как науки или нечто наукообразное, используемое бестолково, — я начинаю тщательно изучать свою психику через то, как ее воспринимают другие. Эта никчемная тактика изредка приносит мне удовольствие грустное, иногда — болезненное.
Обычно я пытаюсь изучить общее впечатление, которое произвожу на других, и делаю выводы. Обычно я — существо, которому другие выказывают симпатию и даже проявляют неясное и любопытное уважение. Но никакой сильной симпатии я не возбуждаю. Никто никогда не станет мне искренним другом. Поэтому столько людей могут меня уважать.
78.
Есть ощущения, которые являются снами и, занимая, словно туман, всю протяженность духа, не дают думать, не дают действовать, не дают отчетливо существовать. Как если бы мы не выспались, в нас остается что-то ото сна и неподвижность дневного солнца раскаляет оцепеневшую поверхность чувств. Это опьянение оттого, что ты — никто, а воля — это ведро на скотном дворе, опрокинутое походя безразличным движением ноги.
Смотришь, но не видишь. Длинная улица, кишащая человеческими животными, подобна упавшей табличке, на которой подвижные буквы не образуют смыслов. Дома — это лишь дома. Теряется возможность придать смысл тому, что видишь, но, разумеется, хорошо видно, чтó это.
Удары молотка у двери продавца ящиков раздаются до странности близко. Звучат они очень обособленно, от каждого удара идет эхо и нет проку. Звуки машин напоминают о дне, когда грядет гроза. Голоса раздаются из воздуха, а не из глоток. В глубине течет усталая река.
Чувствуется не тоска. И не горечь. Чувствуется желание спать, будучи другим, забыть благодаря повышению заработка. Ничего не чувствуется, кроме автоматизма здесь, внизу, который заставляет шагать по земле невольным маршем принадлежащие нам ноги, которые ощущаются внутри ботинок. Возможно, не чувствуется и этого. Внутри головы чувствуется полость, вокруг глаз, и словно пальцы в ушах.
Похоже на простуду в душе. И из литературного образа болезни рождается желание, чтобы жизнь была выздоровлением, без движения; и мысль о выздоровлении вызывает в памяти пригородные дома, но там, внутри, где очаг, вдали от улицы и от колес. Да, не чувствуется ничего. Засыпая лишь оттого, что телу невозможно придать другое направление, осознанно проходишь мимо двери, в которую ты должен войти. Проходишь мимо всего. Куда подевался бубен, замерший медведь?
79.
Легкий, словно некое начало, насыщенный запах морского бриза воспарил над Тежу и грязно рассеялся в начале Байши. Он вызывал свежую тошноту среди холодной неподвижности однообразного моря. Я почувствовал жизнь в животе, и обоняние стало для меня чем-то позади глаз. В высоте редкие облака покоились, словно локоны, ни на чем в сером свете, готовом рассыпаться и превратиться в обманчивую белизну. Атмосфера казалась угрозой трусливого неба, словно угроза неслышимой грозы, сотканной из одного воздуха.
Даже чайки в полете словно застывали и казались легче воздуха, как будто кем-то в нем оставленные. Ничто не томило. На наш непокой опускался вечер; воздух время от времени приносил свежесть.
Бедные питаемые мной надежды, рожденные жизнью, которая у меня должна была быть! Они подобны этому часу и этому воздуху, мгле без тумана, разорванным наметкам мнимой грозы. Мне хочется кричать, чтобы покончить с пейзажем и с размышлениями. Но в моем намерении есть запах, и отлив во мне обнажил топкую черноту, которая лежит там, снаружи, и которую я вижу только по запаху.
Сколько нелепости в желании быть самодостаточным! Сколько осознанного сарказма в предполагаемых ощущениях! Сколько сплетений души с ощущениями, мыслей — с воздухом и рекой, чтобы сказать, что жизнь причиняет мне боль в обонянии и в сознании, чтобы не суметь сказать, как в простой и глубокой фразе из Книги Иова: «Опротивела душе моей жизнь моя!»
80.
Болезненный интервал
Все меня утомляет, даже то, что не утомляет. Мое веселье так же болезненно, как и моя боль.
Кто бы позволил мне быть ребенком, пускающим бумажные кораблики в пруду в саду, под сельским балдахином из переплетающихся виноградных лоз, который образует шашечную сеть света и зеленой тени на темных бликах мелкой воды.