Это новое откровение я заметил не теперь, когда об этом сказала нам всем гениальная книга «Театр для себя» и не тогда, когда Евреинов-режиссер, Евреинов-драматург, Евреинов-композитор, Евреинов-художник, Евреинов-ученый, Евреинов-трансформатор, Евреинов-искатель приключений своей кинематографической судьбой оставил всюду глубокий след мудрости, а понял тогда, когда осмотрелся кругом в храме искусства и с ужасом увидел ловких плагиаторов, бесстыдно выдающих мысль, идеи и дела Н. Евреинова за свои собственные.
И понял я, что воистину мыслитель тот, кто своими духовными источниками щедро орошает всегда сухие от жажды знания долины жизни. И понял я, как мало мы внимательны, мало чутки, мало благодарны мыслителям, беззаветно научившим нас мудро мыслить, радостно ощущать мир сознанием и красиво жить во имя высших достижений духа.
И тем с большей болью я вспомнил о тех одержимых проказой духовного воровства, кто бесстыдно и нагло хочет обогатеть за счет распинаемых судьбой мудрецов.
Сегодня, когда Евреинов для нас бесконечно дорог и близок именно как мыслитель, как философ учения о театральности и театрализации жизни, о монодраматизме, о театре, как самодовлеющей ценности, о жизни-театре и т. д. – так ярко обнаруживаются мысли, идеи и дела, похищенные у Н. Евреинова.
Во славу, да будет благословенно великое имя Н. Евреинова, насыщающее нас, жаждущих и чающих чудес, слепых и зрячих.
Все постичь, все познать, пройти бее пути искусства, всюду быть жадной душой и всему отчаянно удивляться и все мудро отразить в озере яркого творчества – истинный огонь гения – истинный трепет стихийной силы.
И если завтра Н. Евреинов выпустит толстую книгу об исследовании нильских крокодилов или расскажет нам о странной тиховечерней музыке Ирландии или известит нас об уходе в монастырь или просто откроет на Марсовом поле (вход 5 коп.) досчатый балаган – все равно – я буду знать, что великое – всегда великое.
Евреинов, играющий на шарманке в своем балагане – это ли не будет гениальным выявлением мировой «Тоски господина» (пятилетнее обещание романа) – Этот ли образ не разрешит нам трагикомедии высшего бессмыслия жизни вне хотя бы балаганного искусства…
Весенним утром, когда вейно вскидывается веселое солнце и целый день звенит жизнерадостными лучами во славу радостей на земле – все вокруг полно животворных сил и трепетных надежд, творческого величия и аромата любви, а вы – вы вдруг одиноки… Вы потеряли возлюбленную и вы нестерпимо одиноки, и на безвыходную осень походит ваша тоска.
И напротив.
Осенним вечером странно томится усталое сердце на небоскате, жуткие тени холодной дождевой ночи прячутся в желтых березах, с которых, как слезы последней печали, падают листья, а вы – вы нежданно обрели счастье, вы, быть может, разгадали смысл жизни и нет конца вашим солнечным радостям.
И нет осени, если на благоухающий сад весны походят дни. Когда человек просыпается утром для продолжения жизни – он обращает свое лицо, свое единственное «я» в ту сторону окружающего мира, где иллюзия счастья кажется наиболее близкой, где красота личного переживания кажется наиболее восприемлемой.
Наше единственное «я» – начало всех начал, а все происходящее, все действующее – лишь представление бытия; чувственное восприятие творит мир по образу и подобию душевного настроения.
«Я» – всегда и действующее лицо, и зритель в театре жизни. А если общечеловеческая жизнь, по Н. Евреинову, – театр для всех, и если каждая отдельная жизнь человека – театр для себя, то мое «Я» в отношении театрального зрелища неизменно превращается в «мою драму».
Действие «моей драмы», вытекающее из источника всеозаряющего чувства – этой волшебной силы, составляющей стихию театра – является переживанием одной души.
Зритель, смотрящий на сцену, прежде всего органически ищет сопереживания с действующим лицом, чтобы жить одной жизнью и, радуясь и страдая одним сердцем, раскрывать сущность откровения силы чувств.
Действующее лицо, неразрывно связанное одним переживанием с зрителем, обусловливает новую форму сценического представления, построенную на основных слияниях всех душевных переживаний в одно гармоническое целое.
И вот то «драматическое представление, которое, стремясь наиболее полно сообщить зрителю душевное состояние действующего, являет на сцене окружающий мир таким, каким он воспринимается действующим в любой момент его сценического бытия» – Н. Евреинов называет Монодрамой, вкладывая в значение этого слова, ставшего достоянием схоластики, совершенно иного рода понятие драматического представления.