Выбрать главу

И если-б не стремительность в своем желании возможно шире охватить океанское творчество Н. Евреинова – я мог-бы без границ писать только об этом коронном произведении, как высокой художественной ценности, не говоря уже о великих достоинствах – чисто монодраматических.

Выявляя монодраму, как наиболее совершенную по форме драму, мне кажется очень интересным вслед за «Представлением любви» указать на еще более яркий опыт известного театральной публике монодраматического представления «В кулисах души», имевшего не даром в театре «Кривое Зеркало» горячий успех, вызвавший живой интерес к монодраматической форме.

Уже по одному «декоративному» замыслу монодрама «В кулисах души» превзошла все виденное когда либо в театре.

Взвивается занавес, и перед зрителем на сцене, т. е. на грудобрюшной преграде – своды души – внутренность колоссальной грудной клетки человека.

Посредине позвоночный столб. От него идут натянутые струны – нервы. Слева бьется громадное сердце. На сцене три лица. Я 1-ое – рациональное начало души, Я 2-ое – эмоциональное, Я 3-ье – под-сознательное.

Я 1-ое – разум, сухой господин в сюртуке. Я 2-ое – чувство – человек артистической внешности.

Я 1-ое и Я 2-ое ссорятся между собой из за оценки явлений внешнего мира. Я 3-ье – подсознательное, в образе пассажира не принимает никакого участия в происходящем.

Разум говорит свое, а чувство свое.

Я 1-ое влечет к жене, как к тихому, кроткому образу, полному любви к мужу и ребенку.

Я 2-ое видит в жене мещанку и торговку, пред-почитая образ шансонетной певицы.

Происходит жестокая борьба. Эмоциональное «я», считая виновником всех несчастий жизни «Я» рациональное, – стреляет в сердце, и человек умирает.

* * *

Однако Н. Евреинов, предлагая театру монодраму, как совершенную по форме драму, отнюдь не исключает этой формой другие драматические представления.

Рядом с «моей драмой» он проповедует театральное зрелище, как определенно-самодовлеющее начало, вводящее нас в несколько отличную от монодрамы область – эстетику свободной сценической аранжировки.

Неустанный искатель театральных истин, Н. Евреинов понял, что чисто театральная форма в сценическом искусстве самое важное, верное, вечное.

И вся эстетическая ценность сущности сценизма покоится на благородной театральности в том смысле, как ее глубинно понимает Н. Евреинов и как она существовала с древних времен.

«Кто был в „Старинном театре“ (основанном по инициативе Н. Евреинова – между прочим и для того, чтобы проследив пути сценического творчества, обратить должное внимание, как на вечное в нем, так и на случайно-наносное) – тот не мог не заметить, что при самом ничтожном содержании, некоторые из средневековых пьес очаровательны именно той идеальной театральностью, которая, как добрая волшебница, переносит нас в лучший мир». («Театр, как таковой»).

Истинное сценическое искусство живет там, где живет театральность, а где живет театральность, там разгадка тайн неодолимого обаяния театра, – там ваше царственное «я», заколдованное вдруг проявившимся инстинктом преображения, вознесет вас на крыльях воли на высоту неизведанной красоты, духовных постижений иной жизни.

* * *

Утонченно-воспитанный на вершинах искусства, чуткий и близкий к каждому творческому проявлению, будучи сам одаренным художником (смелые красочные стилизации к театральным постановкам на выставке Импрессионистов в Петербурге) Н. Евреинов проявил себя необычайно ярким и глубоким ценителем в области художественной критики.

(Мне показалось, что сейчас где-то около истерически кричит Корней Чуковский: – «Что еще! Что еще! Какие еще чудеса!» Мне показалось. Я очень извиняюсь).

Две книги Н. Евреинова о гениальных художниках Бёрдслее и Ропсе, как два праздника, радостно расцветились в сердцах тех, кому дорого красивое и гордое слово о красивых и гордых делах.

Неизменно живой и парадоксальный, Н. Н. Евреинов-критик и здесь остается верным себе, остроумно указывая в истории на целый ряд талантливых скандалов, по которым мы оцениваем события и запоминаем героев.

На обвинение в порнографии, Н. Евреинов с жаром отвечает: «Конечная цель – вот что в художественном произведении обусловливает порнографичность. Ни врача, ни палача мы не обвиним в разврате из-за обнажения ими скрытых прелестей красавицы».

И, если по определению Н. Евреинова, «критиковать художественное – значит измерять чувством», то критик Евреинов показал нам необычайно глубинную мощность чувств и удивительное умение проникать в сущность творческих постижений, – совсем особенное духовное обаяние, живо увлекающее вас к чудесным откровениям.