Кончая свою великолепную поэму театрального аристократизма, Н. Евреинов приходит к убеждению, что «лишь кровный аристократ по преимуществу может стать подлинным аристократом театра».
«В демократических государствах тщетно искать благородного расцвета театрального искусства».
«Там, где пасется скот – там никогда не высятся лилии и розы».
«„Исполаити деспота“! – вот конечная фермата в мощном кадансе мощного хора исторических фактов».
«Удел плебея – рационализм, удел аристократа – иррационализм. Реальные устремления плебейства не допускают фантазерства выше уровня зрительного зала, тогда как только кровному аристократу, пресыщенному действительностью, свойственно бескорыстно идеализовать жизнь в творческом преображении. Кровный аристократ, уже в силу наследственности, изысканнее театрален в самой жизни, нежели плебей».
Полуграмотное диллетанство «торгующих в храме», развратившее театр до последней мерзости запустения, недаром привело Айхенвальдов к решительному отрицанию театра.
Так скверно кончилась «демократизация» аристократического театра.
И один из истинных и верных рыцарей аристократизма Н. Евреинов гордо ставит вопрос: что-же нам, аристократам, остается? И, гордый в своем спокойствии, отвечает:
«Мудрый знает, что институт европейского театра, в цветущей стадии своего развития, есть в сущности институт аристократического „театра для себя“».
К нему, к этому вечно-ценному, в глазах изощряющегося духа «театру для себя» (лишь в обусловленной зиждительным временем новой фазе его культурного осуществления) должны мы вернуться, если мы в самом деле мудрые аристократы театра, а стало быть послушные, кроме своей воли, еще закону спиралеобразной эволюции культуры…
«Все остальное в театре сейчас от лукавого – ему-же внемлет мытарь, ему-же внемлет хам».
И нестерпимо хочется сознавать себя тем мудрым аристократом, для которого из чудесных стран приплывший «корабль Эпохи Евреинова» готов разгрузить свои великие и богатые ценности.
Огромная гениальная книга «Театр для себя» в моем представлении рисуется величайшей горой на Кавказе Искусства.
Будто стоишь перед Казбеком и, вдохновленный величием мудрой красоты, слагаешь гордую, раздольную, звонкую поэму во имя солнечного удивления и больно чувствуешь все свое поэтическое малосилие перед огромностью впечатления.
О такой книге, как «Театр для себя», можно говорить и писать без конца, – так она тревожит весь смысл жизни, мощно измеряет духовные основы, так жутко страшит магическая сила отеатраленной жизни.
И так нестерпимо страшно сознаться в своем жизненном актерстве перед неумолимым Режиссером жизни Н. Евреиновым, гениально – просто сказавшим нам то, что мы так искусно скрывали друг от друга и даже от себя, притворяясь (смотря по способности) невинными и искренними.
Всечеловеческая жизнь – «театр для всех», и все мы актеры – бездарные и талантливые на арене бытия.
Каждая отдельная жизнь – «театр для себя», и мое царственное «я» от розовых дней детства до черного смертного одра служит на амплуа героев.
С захватывающей дрожью переписываешь эту книгу жизни «Театр для себя», а, когда дойдешь до инсценировок жизни, – будто становишься загипнотизированным властью великого режиссера-факира Н. Евреинова, и каждое его инсценированное указание – как надо жить – заставляет вас смеяться и мучиться, оправдываться и еще больше лгать, говорить: «нет, нет» и чувствовать весь ужас: «да, да».
Ваши «новые глаза», преображенные вашим новым отношением к внешним ценностям – создают впечатление свеже-радостного неиспытанного наслаждения.
Старый и привычный Петроград вдруг покажется молодым – странно-особенным в своих неожиданных сюрпризах, и серая жизнь вдруг расцветет переливными цветами пунцовых возможностей.
И неизбежно случится чудо – окружающий мир в вашем преображении явит собой ту эстетическую форму, от которой вам больше не уйти, как от истинного счастья, – явит ту иную правду, которая щедро дает вам творческие силы для жизни.
О, тогда в праздничном экстазе преображения вы ясно поймете – что такое Режиссер-Мудрец, так просто и весело открывший вам новые глаза во славу единого «Театра для себя».
И если справедливо, что жизнь, в смысле бесконечных условностей, обычаев и обрядов, так изумительно-тонко выявленных Н. Евреиновым в своих инсценировках, что эта жизнь есть единый «Театр для себя»; и если справедливо, что гениальность Режиссера обусловливается мудростью творческих указаний, создающих в целом идеальную форму театрального представления, – то Н. Евреинов не является-ли тем желанным для всех нас Режиссером-Колумбом, который в океане жизни, на корабле «Театр для себя», открыл новую страну и назвал ее Жизнь-Театр.