Итак, если те или иные страницы истории народов и раскрываются через персонажей, упомянутых в Коране, то в произведениях писателей стран распространения ислама они включают немало дополнительного материала, отражающего элементы фантастического и реалистического, возникшего в последующие века. Требования, которые стояли перед составителями Корана, как ни парадоксально, привели также к тому, что оставленные в нем без конкретизации имена и прозвища, относящиеся к деятелям периода возникновения ислама, смогли быть конкретизированы и поняты тоже лишь при условии привлечения литературных и изустных источников, особенно хадисов, ахбаров, Сунны и других, многие из которых относятся к более позднему времени.
Пример пояснит сказанное.
Одной из выразительных, динамичных сур Корана, насчитывающей всего пять аятов, является 111-я, перевод которой, на наш взгляд, весьма удался Г.С. Саблукову: "Да погибнут руки у Абу-лагаба, да погибнет он! Ему не принесет пользы имущество его и что приобрел он. Непременно будет гореть он в пламенеющем огне, а его жена будет носить дрова для него: на шее у ней будет вервь из пальмовых волокон". Вот и весь ее текст. К русскому переводу Саблуков счел необходимым дать примечание: "Произносится угроза Абд-уль-уззе, названному здесь Абу-лагаб - "отец пламени", то есть заслужившим муку в пламени геенны, и жене его, Уммуджамиле, дочери Абу-Суфиана"[Коран. Перевод с арабского языка Г.С. Саблукова. 3-е изд. Казань, 1907, с. 1167.]. Пояснение уместное, следующее за традиционным жизнеописанием пророка Мухаммеда, составленным на основе мусульманских преданий. Без этого примечания адрес произносимой угрозы остался бы темным.
Позднейшие переводы 111-й суры с арабского оригинала на русский язык можно расценить как своего рода новые редакции перевода, в которых несколько сглажен тяжеловатый язык времени переводчика. Интересны замечания, сделанные новыми переводчиками этой суры. Из них наиболее ранние принадлежат А.Е. Крымскому. Еще в 1902 году он издал в Москве свои "Лекции по Корану. Суры старейшего периода" (2-е изд. Москва, 1905), в которых дал перевод и 111-й суры. Литературные достоинства Корана Крымский оценивал весьма сдержанно даже тогда, когда писал: "Незаметно для себя я Коран прямо полюбил: когда читаю его, то испытываю удовольствие, с каким, например, читаешь произведение симпатичного и близко знакомого человека, хотя бы это был талант довольно дюжинный"[Крымский А. История арабов и арабской литературы, светской и духовной (Корана, фыкха, сунны и пр.), с. 177.].
"Находились, впрочем, арабские мудрствующие филологи, - отмечал Крымский, стараясь объективно подойти к литературным данным Корана, которые утверждали, что стоит порыться - найдутся правильные по метру стихи и в Коране, например начало суры 111: "Да погибнут руки у Абу-Ляhаба и да погибнет он!" ("Таббат йада Аби-Ляhабин wa табба!"). Но на такие мудрствования верно отвечал басрийский энциклопедист Джахиз (ум. 869), что в таком случае надо стихотворством признавать и выкрик торговца: "Эй, кто купит баклажаны!" ("Ман йаштари базинджан!"), или что-нибудь в этом же роде"[Там же, с. 180; Джахиз. Китаб аль-байан ва-т-табаййун (Книга изложения и ясности). Каир, 1311 (1894), т. 1, с. 113.].
А академик Крачковский, анализируя арабскую и европейскую исламоведческую литературу о 111-й суре, обратил внимание на признание едва ли не большинством авторов позднего характера значительной ее части. В связи с этим исследователи считают сомнительной возможность ее отнесения к старейшим сурам Корана, ранее датировавшимся первым мекканским периодом[См.: Коран. Перевод и комментарии И.Ю. Крачковского, с. 500, 643.]. Такое же мнение высказано в новых европейских изданиях Корана, например, в уже приводившемся нами заново пересмотренном немецком переводе и в примечаниях к нему[Der Koran. Aus dem arabischen Ubersetzung von M. Henning. Einleitung von E. Werner und K. Rudolph. Textdurchsicht. Leipzig, 1968, S. 574.], а также в недавней работе советского автора, пытающегося вслед за К. Кашталевой и европейскими арабистами найти новый подход к анализу терминологии Корана[Резвая E.А. Коран и доисламская культура (проблема методики изучения). - Ислам. Религия, общество, государство, с. 51.].
Естественно, что без установления исторических условий, к которым относятся описанные в Коране эпизоды, а также связанные с ними прозвища, имена, затруднительна, а то и совершенно невозможна конкретизация широкой исторической перспективы, в том числе определение узловых моментов периода возникновения ислама. Ведь материалов, которые не требуют дополнительных изысканий для определения времени их создания, в Коране немного. Даже имя пророка Мухаммеда, по происхождению южноаравийское, доисламское, значащее "прославленный", "достойный восхваления", в Коране названо всего четыре раза (3:138; 33:40; 47:2; 48:29). В пятом случае (61:6), согласно традиции, Мухаммед назван "Ахмедом", арабским именем, происходящим от того же корня и буквально означающим "славный".
Прежде всего это в 6-м аяте 61-й суры, где речь идет об Ахмеде: "И вот сказал Иса, сын Марйам: "О сыны Исраила! Я - посланник Аллаха к вам, подтверждающий истинность того, что ниспослано до меня в Торе, и благовествующий о посланнике, который придет после меня, имя которому Ахмад". Когда же он пришел с ясными знамениями, то они сказали: "Это явное колдовство!"
Этот текст интересен прежде всего ясно проведенной идеей преемственности посланников Аллаха и жалобами на непослушание тех, к кому они посылаются. Так-де случилось и на этот раз с теми, кого, как сказано в следующем аяте, "зовут к исламу" (К., 61:7). Впрочем, их неповиновение грудно согласовать с тем, что сказано через три аята: "Вы веруете в Аллаха и его посланника, боретесь на пути Аллаха своим имуществом и своими душами. Это лучше для вас, если вы знаете!" (К., 61:11). Однако в этих аятах можно усмотреть и своего рода переход к новой мысли, выраженной в 10-м аяте, гласящем: "О вы, которые уверовали! Не указать ли мне вам на торговлю, которая спасет вас от мучительного наказания?"
Не больше исторической конкретности и в суре, обычно называемой "Мухаммад", где сказано, что следующий за ниспосланным ему Аллахом будет избавлен от неприятностей, ожидающих заблудших: "А у тех, которые уверовали и творили благие деяния, и уверовали в то, что было ниспослано Мухаммаду, - а это-истина от их господа, - он (Аллах. Л.К.) загладит дурные деяния и упорядочит их состояние" (К., 47:2).
Конечно, указание, что принятие "ниспосланного Мухаммаду" благоприятно отзовется нетолько на духовной или моральной судьбе новообращенного, но и на его материальном "состоянии", было весьма весомым аргументом в пользу нового вероучения, говорящем об определенных достижениях в положении его проповедников. В этом заключена и некоторая историческая конкретизация или, вернее, возможность ее, но не более.
Как и аят об Ахмеде, аяты 29 в 48-й суре и 138 в 3-й суре связаны с идеей Мухаммада как последнего, замыкающего цепь пророков и посланников Аллаха. Цель этих аятов - доказать, что вероучение, проповедуемое в Коране, выше любых других и именно оно объединяет посланника Аллаха и тех, кто вместе с ним: "Мухаммад - посланник Аллаха, и те, которые с ним, - яростны против неверных, милостивы между собой. Ты видишь их преклоняющимися, падающими ниц. Они ищут милости от Аллаха и благоволения. Приметы ихна их лицах от следов падения ниц. Таков образ их в Торе, но в Евангелии образ их - посев, который извел свой побег и укрепил его; он стал твердым и выровнялся на стебле, восхищая сеятелей, - чтобы разъярить ими неверных. Обещал Аллах тем из них, которые уверовали и творили благое, прощение и великую награду!" (К., 48:29).
В этом аяте, относимом к мединским и дошедшем до нас в несовершенном виде, ощущается трудность обстановки, в которой происходила проповедь раннего ислама. И вместе с тем здесь налицо уже завоевание Мухаммедом и его сторонниками политической силы. Ради давления на упорствующих противников они не останавливались перед ссылкой на Тору (Пятикнижие, Библию) и Евангелие (Инджиль), не заботились о том, содержится ли в них подобное или нет.
В русской исламоведческой литературе уже давно установлено, что "в Коране совершенно отсутствуют точные цитаты из книг Ветхого и Нового завета"[Шмидт А.Э. Новые данные по вопросу о мнимом упоминании имени Мухаммеда в Пятикнижии Моисея (Отдельный оттиск из Записок Восточного отделения Русского археологического общества, т. XXIV). Пг., 1917, с. 4.], а также что широко распространенные в нем ссылки на предсказания в Библии появились значительно позднее канонизации Корана. Так, в связи с анализом 197-го аята 26-й суры Корана ("Разве не явилось для них знамением то, что знают его ученые из сынов Исраила?"), по которому "ученые из сынов Израиля якобы нашли в своих книгах точное описание Мухаммада", была выяснена вторичность такого истолкования. И то, что "позднейшие мусульманские апологеты в некоторых пророчествах Ветхого завета, обычно относимых к пришествию Иисуса, усматривают неопровержимые указания на пришествие Мухаммада именно на том основании, что описываемая в этих пророчествах личность воинствующего пророка совершенно не вяжется с представлением об Иисусе Христе, царствие которого (согласно этим апологетам. - Л.К.) не от мира сего, и, напротив, всецело соответствует действительной характеристике Мухаммеда. Но все эти попытки доказать правильность общих ссылок Корана на книги Ветхого завета путем точных цитат из них относятся ко времени не ранее III в. хиджры, и едва ли представляется основательным искать в... текстах Корана связи с какими-либо определенными местами из книг Ветхого завета"[Там же, с. 9.].