Джеффри Чосер. Книга о королеве.
Вступление
Клянусь: уразуметь невмочь,
Как не погибну! День и ночь
Вотще и втуне кличу сон!
И, бодрствованьем изнурен,
Не примечаю, что и как
Творится вкруг; полночный мрак
И свет полдневный наравне
Все чувства притупляют мне.
Я ни восторгов, ни скорбей
Не знаю больше, хоть убей;
Сражен бессонницей, живу,
Готовый бредить наяву;
И чудится, сойду с ума,
Коль не придет ко мне дрема.
Отколь сия взялась невзгода?
Вы сами знаете: природа
Велела всякому из нас
Покой вкушать в урочный час;
А коль покоя не вкусил –
Надолго ли достанет сил?
Всю живость, весь былой задор
Утратил я с давнишних пор.
И поутру, и ввечеру
Во страхе мыслю: днесь умру
И вечный обрету покой!
Согбенный черною тоской,
Не в силах я расправить грудь.
И думы горькие отнюдь
Не покидают головы…
«Но что же, – подивитесь вы, –
С повествователем стряслось?»
Увы, нелегок ваш вопрос,
И как ответствовать, не вем
Наверняка; но все же нем
Не буду: мню, о добрый друг,
Сия бессонница – недуг,
Которым целых восемь лет
Злосчастный мается поэт.
К единственному же врачу,
К целебнице… Но не хочу
Сердечную тревожить боль!
Прошу, о добрый друг: дозволь
К повествованью выйти вспять.
…Намедни, уж не чая спать,
Я сел в постели. Мой слуга,
Чтоб ночь казалась не долга,
Принес роман старинный вмиг –
Поскольку я любитель книг,
Не любящий тавлей и зерни,
Несмысленной любезных черни.
Да, чтение – удел господ!
То был сказаний древних свод,
Уложенных в чеканный стих
Поэтами времен былых,
Чтоб сохранялся каждый миф,
Доколе разум в мире жив.
Латинский мне вещал язык
Про жизнь владычиц, и владык,
И олимпийцев. На сей раз
Меж прочих я сыскал рассказ
О дивном деле, бывшем встарь:
Жил некогда в Элладе царь
Кеик; и лучшую средь жен
Себе в супруги выбрал он.
Супругу звали Алкионой.
И вскоре вздумал по соленой
Пуститься хляби, морем плыть
Кеик – мой стих утратит прыть,
Поведав перечень причин.
Короче: грянул гнев пучин!
Не стало проку от весла,
И мачту буря прочь снесла.
Корабль разбился на куски –
Ни человека, ни доски!
Так царь Кеик пошел ко дну.
Предчувствие томит жену:
«Куда поделся? Уж немало
Тревожных суток миновало!
Ведь не за тридевять земель
Уплыл – а нет его досель!»
Предчувствие жену гнетет
И дни, и ночи напролет:
«Уж не приплыть назад царю!»
Но здесь перо свое смирю:
Сумею высказать едва ль,
Насколько мне беднягу жаль.
Когда минул предельный срок,
Гонцов на запад и восток –
Но втуне! – выслала вдова…
«Увы! Ужели я права?
Мой муж, любовь моя, мой бог –
Ужель на дно морское лег?
Я хлеба есть не стану впредь,
Клянусь, о Гера – лишь ответь!
Даю немедля сей обет –
Лишь молви: жив он, или нет?»
…Я оторвал от книги взор,
И слезы тихие отер.
В бессоннице – изрядный вред,
Но сколь на свете горших бед!
Ни слова не слыхать от Геры.
Терзаясь паче всякой меры,
Царица пала ниц: «Увы!
Гонцы не принесли молвы,
И та, чей брат и муж – Кронид,
Увы, безмолвие хранит!
О смилуйся же, госпожа!»
Теряя разум, вся дрожа,
Кричит она: «Молю, нарушь
Молчание! О, где мой муж?
Узрю ль его? Привечу ли?
Иль мужа волны погребли?
Прекраснейшую из телиц
Пожертвую! И к сонму жриц
Твоих причтусь душой и телом!
Служительницы в свете целом
Такой не сыщешь ты вовек!
О, если б голос твой изрек,
Что с мужем… Или в вещем сне
Дозволь царю явиться мне,
Поведать: жив он, иль погиб!»
Вдова, издав горчайший всхлип,
Сомлела. К ближней из лежанок
Отнес царицу рой служанок –
Притихший рой печальных дев –
И там, заботливо раздев,
Они устроили ее.
И понемногу забытье
Дрема сменила. Знать, дотла
Страданьем выжжена была
Душа царицы… Иль, дабы
Скорей ответить на мольбы,
Вмешалась Гера, коей зов
Понесся к вестнику богов –
И тот, представши Гере враз,
Подробный выслушал наказ:
«К Морфею, богу сна, ступай
В угрюмый киммерийский край.
Скажи: пускай спешит Морфей
В просторы грозные морей,
Пускай во мгле глубоких вод
Царя погибшего найдет,
И внидет пусть в осклизлый труп
Того, кто был супруге люб
Настоль. И взору спящей навь
Пускай предстанет, словно въявь,
И пусть поведает сполна,
Как разнесла корабль волна,
И смерть явилась, точно тать!
И пусть речет: напрасно ждать
Прекраснейшего из царей…
Ступай же, и ступай скорей».
Тотчас гонец пустился в путь,
И не посмел передохнуть
Отнюдь, покуда не сошел
В пространный и суровый дол
Меж двух утесов. Полумрак
Долину полнил; там ни злак,
Ни древо не росли вовек;
Там люди не селились; рек
Там не бежало – но со скал
Родник таинственный свергал
Свою снотворную струю
К пещере некой в том краю –
Сие богов была обитель:
Морфей, и с ним – его родитель,
Гипнос, покойно почивали
В пещере, чуждые печали,
Забот и божеских работ.
И столь был темен этот грот,
Что мог казаться истым адом.
И сколько снов с богами рядом
Покоилось недвижным сонмом,
Преизощрясь в искусстве сонном!
Иной сидел, иной поник,
Иной сокрыл рукою лик,
Иной же руки разметал…
Гонец ворвался, точно шквал:
«Эгей! Вставайте!» – грянул глас.
Увы! У спящих слух угас.
«Морфей! Ленивец! Спишь, сурок?»
И вострубил посланец в рог,
И рявкнул яростно: «Восстань!»
«Кто кличет в эдакую рань?» –
Морфей ответствовал, один
Отверзнув глаз.– «Не господин,
Но повелитель, ибо весть
От госпожи притек донесть…»