Движимый не только голодом и обидой, но и состраданием к ближнему, наделенный смирением, позволяющим ему с легкостью просить милостыню (попрошайничество в Испании того времени считалось вполне пристойным занятием, даже профессией), но еще не выродившимся в утрату собственного достоинства, остроумный и наблюдательный, простодушный и сметливый, Ласарильо — сама Природа, судящая людей и современные церковные установления с позиций естественных потребностей, здравого смысла и христианства в его исконной, не замутненной столетиями церковных толкований форме, о возрождении которой пеклись Эразм Роттердамский и его последователи.
«<...> Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых», — напоминает читателям-слушателям Мория (Глупость), героиня литературного шедевра Эразма Роттердамского «Похвальное слово Глупости» («Moriæ-Encomium, sive Stultitiæ Laus»; 1509), слова апостола Павла (Эразм 1971: 200; ср.: Кор. 1: 27). В сложном полижанровом генезисе и строении «Ласарильо» слово и мудрость Эразма, его дух свободного исповедания христианского вероучения присутствуют не столько в идеологически-препарированном виде, сколько в образе очень конкретной жанровой модели, на которую «Ласарильо» сориентирован не в меньшей, если не в большей, степени, нежели на автобиографическую эпистолу, исповедь и иные перволичные дискурсивные формы. Это — жанр пародийного похвального слова — энкомия[365], одной из популярнейших ренессансных разновидностей менипповой сатиры[366].
«Похвальное слово Глупости» («Похвала глупости» в пер. И. Губера) отличается от многочисленных пародийных восхвалений мужей-рогачей, воротников, блох, лихорадок и прочих достопримечательных вещей, сочинявшихся европейскими (в том числе испанскими) прозаиками и поэтами (тем же Мендосой или не раз навещавшим его в доме на Большом канале поэте-соотечественнике Гутьерре де Сетина) до и после Эразма тем, что у Эразма Глупость сама произносит хвалебную речь в свой адрес, ставя читателя перед необходимостью самостоятельно достраивать иронический контекст данной речи. При этом прямолинейность, однозначность восприятия и оценки слов Глупости исключаются. От читателя Эразма требуется иное: способность постоянно пере страиваться в новый регистр восприятия прочитанного (услышанного), умение улавливать относительность и изменчивость вещей и суждений, наслаждаться участием в игре в «обманки» и их разоблачении, которую ведет Мория.
Глупость у Эразма — сущность многоликая и парадоксальная. (Столь же извилиста и парадоксальна ее речь, передразнивающая ученые речи участников университетских споров, схоластических баталий и церковных проповедников.) Она — сама жизнь в ее природном, телесном обличье. Как следование зову плоти, как природно-дионисийское начало бытия, она — залог продолжения рода человеческого. И она же — не замутненная силлогизмами истинная Вера, основанная на любви к ближнему, на даре сочувствия и сострадания. Она — дар «блаженненьких», любимцев Господа. Глупость — это и особый вид безумия (столь сходного с безумием Дон Кихота)[367], и воплощение Здравого Смысла: «Дурак, <...> постоянно вращаясь в самой гуще жизни, приобретает <...> истинную рассудительность» (Эразм 1971: 144). Дурак лишен страха и стыда и обладает даром видеть вторую, внутреннюю, сторону вещей.
Любая вещь имеет два лица <...>. Снаружи как будто смерть, а загляни внутрь — увидишь жизнь, и наоборот, под жизнью скрывается смерть, под красотой — безобразие, под изобилием — жалкая бедность, под позором — слава, под ученостью — невежество, под мощью — убожество, под благородством — низость, под весельем — печаль, под преуспеянием — неудача, под дружбой — вражда, под пользой — вред <...>.
Эразмов Дурак, как и его госпожа Мория, — главные персонажи западноевропейской карнавальной культуры, воссозданной во всех подробностях М.М. Бахтиным через четыреста с лишним лет после того, как Эразм сочинил «Похвальное слово...» (см.: Бахтин 1965). Из недр этой, «народно-смеховой», по определению Бахтина, культуры и возникла карнавализованная проза Эразма, породившая волну подражаний и отозвавшаяся в творчестве крупнейших европейских прозаиков шестнадцатого — восемнадцатого столетий: в «Письмах темных людей» («Epistolæ Obscurorum Virorum»; опубл. 1515—1517), в испанской пикареске, в романах Рабле, Сервантеса, Гриммельсгаузена, Стерна... Но Эразм — как и все его последователи — был не просто влеком «веселым бесстрашием» карнавала, но и стремился соединить карнавальную образность с идеалами «христианского гуманизма», с поклонением Христу в «духе и истине».
365
На связь «Ласарильо» с «Похвальным словом Глупости» обратил внимание еще Ф. Ласаро Карретер (см.: Lázaro Carreter 1972). См. также обстоятельное исследование на эту тему: Núñez Rivera 2002.
366
О менипповой сатире и архижанре «мениппея» (к менипповой сатире не сводимого), реконструированных М.М. Бахтиным для второго издания «Проблем поэтики Достоевского» (см.: Бахтин 1963), см.: Пискунова 2012. Помимо энкомия, в «мениппову сатиру» входили многие, по-разному тематически ориентированные, поджанры: пародийный трактат, комический эпос, пародийная проповедь, фантастический
367
Ср. рассуждение Мории о двух видах безумия в гл. 38: «отрадное» безумие, исходящее именно от Глупости (а не посылаемое Эриниями из подземного царства), «постигает человека всякий раз, когда какое-либо приятное заблуждение ума освобождает душу от мучительных забот и одновременно досыта поит наслаждениями» (Эразм 1971: 155—156).