Этот ангел в обличье медника стал пробовать один за другим ключи из большой связки, которая была при нем, а я помогал ему моими слабыми молитвами, и вдруг на дне сундука явился мне в образе хлебов, как говорится, лик Господень.
— У меня нет денег заплатить вам за ключ, — сказал я меднику, — возьмите плату отсюда.
Он выбрал хлеб, какой получше, и, отдав мне ключ, ушел в отличном расположении духа, а меня оставил в еще лучшем.
До поры до времени я не притронулся ни к чему, чтобы недостача не была замечена; к тому же, сделавшись обладателем такого богатства, я полагал, что голод не посмеет больше напасть на меня. Пришел мой злосчастный хозяин и, по милости Божьей, не заметил, что часть хлеба унес ангел.
На другой день, как только ушел он из дому, открыл я мой хлебный рай, схватил руками и зубами один из караваев, мгновенно уничтожил его, а затем предусмотрительно запер сундук на ключ. С тех пор уборка комнат стала для меня наслаждением — я был уверен, что злой моей доле пришел конец. Так я блаженствовал тот день и следующий, но блаженство это длилось недолго, ибо уже на третий день меня снова схватила возвратная голодная лихорадка: в недобрый час увидел я, что мой гладоморитель, стоя у сундука, перекладывает и пересчитывает хлебы. Я сделал вид, что ничего не замечаю, а сам втайне молил Бога и взывал: «Святой Иоанн, ослепи его!»[49]
Он же, после того как долго вел счет по дням и по пальцам, изрек:
— Если бы этот сундук не был так надежно заперт, я бы подумал, что кто-то похитил отсюда хлебы. Отныне, только затем чтобы избегнуть подозрений, я буду вести счет. Остается девять хлебов и один кусок.
«Девять болячек пошли тебе Господь!» — подумал я. При его словах мне показалось, что сердце мое пронзила стрела, а желудок стал разрываться от голода, ибо я понял, что придется мне поститься, как прежде. Он ушел, а я, чтобы утешиться, открыл сундук и начал любоваться хлебом, не смея, однако, его взять. Я пересчитал хлебы в надежде, что проклятый поп ошибся, но — увы! — счет его оказался совершенно верным. Единственно, что я мог себе позволить, это многократно расцеловать хлебы и осторожно отщипнуть от куска, и больше у меня ничего во рту не было весь тот день, не столь радостный, как предыдущий.
Между тем голод мучил меня всё сильнее, тем более что за истекшие два-три дня желудок мой привык к большему количеству хлеба; я просто помирал лютой смертью и, оставшись один, всё только отпирал да запирал сундук, созерцая в хлебах лик Божий, как говорят дети. Однако Бог всегда приходит на помощь несчастным, и вот, видя, что я в таком тяжелом положении, он внушил мне довольно остроумную мысль, и я, пораскинув мозгами, сказал себе: «Этот сундучище стар, ветх и разбит в нескольких местах. В нем есть несколько маленьких дырочек. Можно уверить попа, что туда забираются мыши и грызут хлеб. Стащить целый каравай нельзя, ибо утеснитель мой тотчас заметит пропажу, — лучше понемножку».
И вот накрошил я хлеб на лежавшие в сундуке весьма драгоценные салфетки, — словом, от каждого из трех или четырех караваев я понемногу отковырял. Затем, подобно тому как принимают пилюли, я всё это проглотил и несколько утешился. Поп, придя обедать и отперев сундук, заметил нанесенный ему урон и, конечно, подумал на мышей, потому что именно так обыкновенно грызут хлеб мыши. Он осмотрел сундук со всех сторон и, обнаружив несколько отверстий, решил, что через них-то мыши и забрались внутрь. Он позвал меня и сказал:
— Смотри-ка, смотри-ка, Ласаро, какому нападению подвергся нынче ночью наш хлеб!
Я сделал вид, что очень удивился, и спросил, что бы это могло быть.
— Как что? — сказал он. — От мышей не убережешься.
Сели мы обедать, Господь и тут послал мне удачу. На сей раз мой хозяин оказался щедрее: он срезал ножом всё, что считал попорченным мышами, и отдал мне.
— Ешь, — сказал он, — мыши — звери чистые[50].
Так, увеличив паек трудами рук моих, или, лучше сказать — ногтей, покончил я с обедом, хотя, по правде говоря, я и не начинал его.
Вскоре новый удар поразил меня: хозяин мой добросовестно принялся вытаскивать гвозди из стен и собирать дощечки, а потом заколотил и забил все дыры в старом сундуке.
«Боже мой! — подумал я. — Каким превратностям, бедствиям и несчастьям подвержены мы и до чего же скоротечны радости в нашей многотрудной жизни! Вот я надеялся таким скромным и жалким способом утолять голод, и это меня радовало и ободряло. Но злая судьба моя заставила скаредного моего хозяина быть начеку и выказывать еще большую наблюдательность, чем та, какою его наделила природа, хотя, впрочем, такие злонамеренные люди, как он, по большей части не страдают недостатком бдительности: злая судьба, заколотив дыры в сундуке, тем самым отняла у меня последнее утешение и усеяла путь мой лишениями».
49
50