Когда в третьем году воздвигнутого на нас гонения Максимин вторично объявил нам войну и в первый раз разослал указы, чтобы попечительность и заботливость городских правителей располагала всех поголовно к принесению жертв; когда глашатаи, ходя по всей Кесарии, именем префекта призывали в идольские капища мужей, жен и детей, и когда, сверх того, тысяченачальник наименовывал каждаго по списку, — в это бурное время невыразимых и отовсюду скоплявшихся бедствий упомянутый юноша, никому не объявляя своего намерения, таясь даже от нас, живших с ним в одном доме, и скрываясь от военной стражи, окружавшей префекта, бестрепетно подходит к Урбану, который тогда совершал возлияние, и неустрашимо взяв его за руку, тотчас останавливает действие жертвоприношения. Мало того, — он с видом некоего божественного представительства, благоразумно увещевает префекта отвергнуть заблуждение; потому-что не хорошо, оставив единого истинного Бога, приносить жертвы идолам и демонам. Это делал юноша, по всей вероятности, побуждаясь силою Божией, которая чрез сей поступок почти явно возвещала, что истинные христиане, удостоившиеся однажды принять в себя Духа благочестия и любовь к Богу всяческих, весьма далеки от изменчивости, что они не только стоят выше угроз и последующих за тем мучений, но угрозами и мучениями еще более возбуждаются к благородному и бестрепетно — свободному слову, так что, если возможно, и самих гонителей увещевают оставить свое невежество и признать единого истинного Бога. Вслед за сим юноша, о котором идет речь, окружавшими префекта воинами, будто дикими зверями, тотчас же был схвачен и, за дерзновенный поступок мужественно вытерпев от них тысячи ударов, немедленно заключен в темницу. Просидев тут около суток с растянутыми на деревянном орудии казни ногами, на другой день он приведен был пред судьей. Здесь заставляли его принести жертву; но, не смотря на боль и страшные мучения, он показал всевозможную твердость. Не однажды, не дважды, а многократно строгали ему бока до самых костей и внутренностей; а по лицу и по шее били до того, что, лицо его распухло, и люди, которым он был известен весьма хорошо, теперь не могли узнать его. Но при всем том мученик не сдавался. Тогда мучители, по приказанию судьи, обвязали ему ноги напитанными маслом тряпками и зажгли их. Какие блаженный юноша терпел от этого страдания, — кажется, нельзя изъяснить никаким словом. Истлев его плоть, огонь прошел до костей; так что растапливалась влага его тела и выступала каплями на подобие воска. Однако ж страдалец и тут не уступил, но так-как сами противники были уже побеждены, и смотря на вышечеловеческое его терпение, отступились, — опять был заключен в узы. Наконец приведенный пред судьей в третий раз, он снова произнес то же исповедание и уже полумертвый утоплен в море. Что-же произошло тотчас после сего? Словам, конечно, тот не поверит, кто не видел события собственными очами. Но, сколь ни совершенно знаю это, не могу удержаться, чтобы не возвестить вполне о происшествии, — тем более, что свидетелями его были, просто сказать, все жители Кесарии; это дивное зрелище не укрылось ни от которого возраста. Как скоро сего истинно святого и преблаженного отрока вывезли на средину моря и бросили, казалось, на самое дно его, — вдруг и море, и воздух восколебались необыкновенным смятением и трепетом; так что от сего явления потряслись и земля, и весь город, и в минуту этого дивного, неожиданного землетрясения, море, как бы не могшее носить в себе мертвое тело божественного мученика, выбросило его пред вратами города. Такая кончина блаженного Апфиана случилась второго числа месяца ксантика, за четыре дня до апрельских нонн, в пяток.