Хотя и не прилично, возлюбленнейшие братья, при расположенности говорить, обнаруживать какой-нибудь страх, тем более неприлично уменьшать славу такого пожертвования потому только, что сознаю, что сам я начинаю колебаться; однако ж, я часто говорю (не смотря на то, что дух изнемогает от одного размышления, когда, с одной стороны, воспламеняется страстью к начинающейся похвале, а с другой – сдерживается в слове величием подвига), что и не прилично бывает молчать, и опасно – мало говорить, разве когда имеющему сильное рвение к слову помогает одно обстоятельство, что есть возможность получить извинение тому, кто не побоялся отважиться на это. Почему, возлюбленнейшие братья, хотя сила рассудка подавляется величием предмета, так что, на сколько бы она обнаружила себя в изображении достоинства мученичества, на столько же, будучи стеснена самою важностью похвалы, а равно-будучи приведена в изнеможение и совершенно расстроена суждением о достоинстве тех предметов, о которых всего больше говорят, спутавшись в самой себе, теряет способность говорить, и хотя, по освобождении даже от подобных уз, не выражает открытым словом силы этой похвалы; однако, если не ошибаюсь, в самом изображении будет некая сила, которая, ограждаясь значением дела, находить для себя опору даже в том, в чем неравносильное разуму сознание находило препятствие к слову. Итак, возлюбленнейшие братья, поелику мы, затрудненные столь разнообразными обстоятельствами вооружаемся всею любовью и всем старанием для восхваления превосходных и прекрасных плодов спасения, то я не боюсь уже, чтобы опасения за свою неспособность или отклонило меня от моего намерения, или совершенно уничтожило его во мне, хотя бы кто, пожелавши всмотреться в то, о чем идет у нас речь и, взвесивши – на чем основывается надежда пожертвования и оценивши всю важность его, и удивлялся как нельзя более что я отваживаюсь на это, когда, с одной стороны, устрашала меня обширность предмета, а с другой – ревность к исполнению своего обещания доводила смущенный восторгом ум до смятения духа. Да и кого не устрашит дело это? Кого не поразит оно своею изумительностью? Между тем, если не ошибаюсь, в самой силе сознания действительно есть чудная робость, которая и смущает, и возбуждает нас. И чем глубже будешь всматриваться в могущество сознания, тем более вследствие самого созерцания достойной уважения чистоты его, оно будет предполагать уважение к обязательству своему.
Итак, вы должны подумать о том, сколь велика слава – принятием одного удара очистить какое либо пятно жизни, нечистоту оскверненного тела, – и застарелые от продолжительного нагноения пороков язвы, и преступление, нажитое в продолжительное время; чем может и увеличиться награда и изгладиться преступление. Отсюда все совершенство и достоинство жизни заключается в мученичестве. Оно есть основание жизни и веры, оно есть опора спасения; союз свободы и чести, – и хотя есть нечто и другое, посредством чего можно достигать света, однако достигать обещанной награды гораздо лучше посредством искупительных наказаний. Оцените, сколь велика слава – когда дух, совлекшись похотей сей жизни и отрешившись от всей природы и общения с миром, противостоит нападению противника и не страшится жестокости мучителя, когда человек воодушевляется тем именно мучением, от которого, по видимому, должен был погибнуть, когда он в том именно находит укрепление своих сил, чем наказывающий думает увеличить мучение. Ибо, хотя отскакивающие от твердых ребер когти (род орудия пытки) снова запускаются в рану, и хотя, при ударах бичами, ремень с оторванной частью тела снова возвращается на одно и тоже место, но мучимый стоит неподвижно, мужественно препобеждая казни свои и сосредоточиваясь при этом в самом себе; потому что во время этого торжества палачей, Христос, за которого мучимый страдает, терпит более, чем сам мучимый. И если бы кто отверг когда Христа, то подвергается вине тем самым, чем должен был одержать победу; отсюда необходимо все терпеть тому, для которого от казни зависит победа.
Итак, поелику мученичество есть величайшее дело, то мы должны, как предположили, говорить о нем с трех сторон: что оно такое, каковы его свойства, и какую приносит оно пользу? Итак, что есть мученичество? Окончание грехов, предел бедствий, вождь спасения, учитель терпения, обитель жизни, которым (мученичеством) совершенно уничтожается и то, за что на будущем истязании могло бы последовать мучение. Чрез него дается и подтверждение названию, и восполняется величие названия, не потому, впрочем, чтобы величие это могло уменьшиться само собою, или уничтожиться от преступления отрицающегося, но потому что оно способствует к приумножению славы, поелику страх кругом волнующегося народа смущает самые бесстрашные души, и угрозами злобствующей ненависти к достоинству, которым Христос благоволил увенчать человека, придает то, что ум в борьбе возвышается над самим собою на столько, на сколько мучитель думал победить его. Тогда-то обнаруживается вся твердость веры, тогда-то выявляется и легковерие; и если ты благочестивым умом своим утвердишься против народных безумств, то препобедишь и поборешь то, что невежественная молва взводила на тебя для поношения Христа, подобно тому как плотина противостоит ярости моря, и хотя волны свирепствуют и отраженный прилив снова ударяет в нее, однако укрепление остается непоколебимым, и, будучи покрыто вспененными волнами, не поддается, пока наконец сила волн, разнесшись но скалам, сама сокрушится, и усмиренное море, плескаясь о скалы, взойдет в открытые берега. Что иное и там есть, как не пустая речь, безумный разговор и преступное удовольствие от безумных слов, как и написано: «очи имут, и не видят, уши имут и не слышат. Одебело бо несмысленное сердце их, да не когда обратятся и спасу их» (Псал. 113. 13-14, Ис. 6. 10). Нет сомнения, что сказал он это о всех, у которых всегда черствая душа и постоянно свирепое сердце, при руководстве безумия, при увлечении яростию и наконец при совершенном подавлении ожесточением, которым они увлекаются и возбуждаются, совершенно отступает от жизненного благочестия, чтобы вина воздвигнутого гонения увеличила тяжесть самого наказания, которое они заслуживали делами своими.