Все это относится к похвале мученичества, все это увеличивает славу страдания, в котором усматривается надежда будущей жизни, в котором Сам Христос действует; пред нами опыты оного, которых желаем, пред нами и сила его, которою мы защищаемся. В этом случае довольно нелепо сказать – чрезвычайно велика и достойна удивления почесть эта, так что мы не можем ни умом постигнуть ее, ни словами выразить. Ибо, что большее могла даровать нам щедрая Любовь как не то, что Он первый на Себе Самом показал, что награждает в других? Он соделался смертным, чтобы мы могли быть бессмертными, и подвергся общему человеческому жребию Тот, Который управляет человеческим жребием, чтобы ясно было, что Он для нас совершил то, что претерпел; даровал исповедание, присовокупил и мученичество, наконец благодеяниями рождества Своего, особенным уничижением и божественным достоинством Он обратил в спасительное врачевство все, чем мог помрачиться свет. Tе, которые удостоились этой почести (мученичества), совершенно освободились от отвратительнейшей бездны мира, – они победили уcловие насильственной смерти. Нечего и сомневаться в том, сколько заслуживают у Господа те, которые славу Божию предпочли своему избавлению; истекшая кровь представит, в последний день суда, лучшими тех, которые в смерти своей явились мучениками. Таким образом, смерть соделывает жизнь более безопасною, смерть скорее приводит к славе. Так, каждый раз, когда на стебли хлебные падает дождь, полнеют разбухнувшиеся зерна и созревает летом обильная жатва; так каждый раз, когда на виноградной лозе появляется много побегов и листьев, очищают лозу ножом, и ягода наливается лучше: точно также и в приумножение будущего благополучия обращается то именно, в чем заключается обида. Равным образом, очень часто бывает полезно впускать на поля огонь, чтобы от жара бегущего пламени открылись темные поры земли; полезно сорные травы выжигать огнем, чтобы мог всходить обильный посев, чтобы густая жатва могла красоваться распускающимися колосьями. Так точно бывает и в отношении к мученичеству, – сначала – смерть, а потом – плод для того, кто осуждает жизнь на смерть, чтобы чрез смерть сохранить жизнь.
Может ли что-нибудь быть превосходнее и возвышеннее – как среди стольких пыток палачей с непоколебимою преданностью сохранить всю силу веры? Может ли что-нибудь быть величественнее и прекраснее – как, находясь под мечами стольких мучителей, немолчно исповедать Господа, виновника своей свободы и спасения? И особенно – если будешь представлять, что нет ничего поноснее бесчестия, нет ничего гнуснее рабства, что ты должен желать и просить только одного, чтобы вырваться из этой погибельной жизни, чтобы совлечься зол мира, и чтобы тебе, среди разрушения вселенной, имеющей вот скоро погибнуть, явиться чуждым земной заразы? Ибо на что нужен этот свет тебе, которому обещан свет вечный? Какая нужда тебе в этом соотношении жизни и природы, тебе, которого призывает к себе вся полнота небес? Правда, может удерживать любовь к настоящей жизни, но только тех, которых, во время вечного отмщения злодеяний, будет мучить неизъяснимо яростный огнь; может удерживать пристрастие к этой жизни, но только тех, для которых и смерть – наказание, и продолжение жизни мука. А для тебя, который при всеобщей смертности сохранен собственно для того, чтобы мог быть мучеником, для тебя весь мир теряет значение и земля преходит. Не каждый ли день мы видим похороны? Видим новые кончины, сделавшиеся непрерывными вследствие жестоких болезней; мы видим последствия каждого нового бедствия, видим опустошение населенных городов, чтобы из всего этого могли познать, как высоко должно быть ценимо достоинство мученичества, к прославлению которого побудило нас и настоящее бедствие.