Геннадий Мартович, расскажи об истории создания романа «Секретный дьяк». Как родился замысел этой книги, покоряющей читателя и авантюрным сюжетом, и драматизмом описанных событий, и причудливым языком, и печальными размышлениями о сложной душевной маете русского человека, влекущей его на край света?
Все, как всегда, просто.
Все началось со случайного взгляда в школьный учебник.
Поразило, что истории Сибири, которой Россия прирастала и будет еще долго прирастать, уделена в учебнике всего одна страничка. Набор всем известных имен — Хабаров, Атласов, Ермак. И ни слова о Стадухине, Реброве, Курочкине, Козыревском. И ни слова о Крашенинникове, Йохельсоне, Тане-Богоразе. И ни слова о других многих и многих мелких и крупных русских землепроходцах, будто кроме разбойников Ермака и Хабарова и похвастаться некем. Странным, досадным мне все это показалось. Спросил себя, а что, собственно, я сам знаю о родной Сибири, исхоженной вдоль и поперек? И вдруг дошло до меня, что знаю я сам не больше какого-нибудь московского кандидата филологических наук. Поняв это, я погрузился в «Сибирику», в Миллеровские сундуки, в архивы... Гигантская многолетняя работа... С накапливающимся знанием зазвучала в душе и живая речь XVII-XVIII веков — речь казачьих отписок, речь царских наказных грамот: «в зернь не играть и блядни не устраивать». Но казаки, понятно, и играли и устраивали. И за шестьдесят лет по угрюмым сибирским землям, горам и рекам вышли к Тихому океану. Резали друг друга, заносили ужасные болезни аборигенам, жили с ясырными бабами, но… распространяли Россию, отодвигали восточную границу отечества к океану...
А с кого списан главный герой, секретный дьяк Иван Крестинин, ходивший на поиски страны Апонии?
Да с меня, конечно.
Это — моя нерешительность, но и моя собранность.
При всех своих бесчисленных колебаниях я умею собраться для важного решения, пройти там, где другие не проходили. Я прошел весь путь Крестинина, пил, как он, баловался, как он, дружил с людьми, похожими на его людей. Даже Чепесюка встречал с его странной тайной — угрюмого чугунного человека, сказавшего мне перед смертью несколько слов, которые повторять я не хочу. Разумеется, все это происходило в другое время, но сам я по сути — землепроходец...
А образ монстра бывшего якуцкого статистика дьяка-фантаста Тюньки тоже с кого-то списан?
Маиор Саплин, чугунный человек Чепесюк, пьяница и убийца Похабин, старик-шептун или соломенная вдова — за каждым стоят реальные люди. Работая на Курилах, на Камчатке я постоянно общался с их потомками — измельчавшими, тусклыми, но иногда вспыхивающими как бриллианты. Признаюсь, ужасно жалко было убивать дьяка-фантаста, но будущего у таких фантастов на Руси никогда не было и нет. «И стал он пить» — этой фразой роман заканчивается не случайно. Это судьба многих. Моя жена, прочитав в рукописи эту фразу, заплакала...
За рубежом второго тысячелетия и на своём личном седьмом десятке Геннадий Прашкевич продолжает писать романы, рассказы, много работает в средней форме. Вот внушительный список его повестей, вышедших в течение последних лет: «Белый мамонт» (2003), «Подкидыш ада» (2004), «Мироздание по Петрову» (2005), «Дыша духами и туманами» (2005), «Золотой миллиард» (2005), «Земля навылет» (2006), «Русский струльдбруг» (2006), «Божественная комедия» (2006), «Румын сделал открытие» (2007), «Нет плохих вестей из Сиккима» (2008), «Другая история Вселенной» (2009), «После бала» (2010), «Закат Марса» (2011). В соавторстве с Алексеем Гребенниковым написаны повести «Полярная сага» (2009), «Юрьев день» (2009), «Третий экипаж» (2010). В соавторстве с Алексеем Калугиным — роман «Деграданс» (2007). В 2010 году вышел роман «Теория прогресса», изданы книги «Сендушные сказки» и «Герберт Уэллс». А ведь есть ещё множество предисловий, послесловий, статьей, эссе, интервью…
В 2002 году в издательстве «Вече» вышла твоя антиутопия «Царь-Ужас», которую я считаю одним из лучших произведений современной фантастики. Несколько слов о ней...
Это роман о сущности искусства.
Я им горжусь. Он для меня важен как «Секретный дьяк».
Прототипы романа общеизвестны — Амедео Модильяни, Анна Ахматова и матрос с броненосца «Потемкин» Семен Юшин. И другие герои не выдуманы — Ворошилов, чекисты с «Челюскина», московские евреи-радиолюбители, фашистские асы. Практически у каждого героя есть конкретный прототип. Там даже мой отец участвует — опосредованно, в разных эпизодах. Бродя по Парижу, я узнавал знакомые места — Улей, например, и еще и еще раз убеждался, что в Париж можно возвращаться даже из-за несбывшихся воспоминаний. Париж — искусство. А искусство ужасно, оно — всегда преступление. Вот почему на место преступления всегда возвращаешься. Я каждого героя в этой книге зашифровал; это, наверное, потому, что воображение у меня развито слабо, и все самое интересное (и невероятное) я обыкновенно беру из жизни...
«Царь-Ужас» и «Секретный дьяк» — очень разные произведения. Но там и там речь идет о жизни, о любви, о смерти, о вечных проблемах. Означает ли это, что писатель всегда работает на вечность?
«Кто ел из моей чашки?»
«Кто сидел на моем стуле?»
«Кто спал на моей медведице?»
В сказке о трех медведях речь тоже идет о вечных проблемах.
Писатель, он как троякодышащая рыба. Он должен дышать так, вот этак, и еще вот этак. Писатели — черви, перерабатывающие листву быта, удобряющие вечность. Бессмертен лишь вид, это понятно, любой индивид смертен. В свое время Виталий Бугров мечтал, что писатели-фантасты станут когда-нибудь как кукушки Мидвича: будут все знать с первого часа рождения. Вот тогда появятся необыкновенные вещи, рассчитанные на вечность. Произнося это, Виталий сильно вздыхал, прикидывая возможности наших фантастов. Ведь все начинают с нуля, а вечность она и есть вечность. Кстати, моя повесть «Белый мамонт» (перевод с неандертальского) входит в этот же ряд, она еще одна попытка понять, «…из какого сора растут стихи, не ведая стыда». Творят ли искусство жалкие калеки, выбрасываемые из активной жизни обстоятельствами, или истинное искусство создается все-таки исключительно сильными личностями? В некотором смысле над этим все задумывались — и реакционный романтик А. Бушков, и гуманист без берегов Кир Булычев. Неандертальцы мечтали о совершенном орудии. Они мечтали построить Большое копье для охоты на огромного мамонта. Они хотели иметь много вкусного жира и мяса. И мечта сбылась: они построили Большое копье. Но к этому моменту мамонт вымер...
Твоя повесть «Золотой миллиард» появилась в результате бесед с академиком Виталием Кордюмом, предрекающим полное устранение человечества из ноосферной системы грядущего, если ничего не изменить в самой морали человека. Чтобы спасти мир от приближающегося глобального кризиса необходима принципиально новая цивилизационная парадигма…
Мы сами выбрали технократический путь развития общества.
Запасов нефти хватит лет на 50. Что потом? Энергетический кризис.
Рухнут государства. Просто не хватит власти. Начнется анархия, тот ужас, который так любят описывать в своих антиутопиях писатели-фантасты, только это будет гораздо страшнее. И разработки Римского клуба, и часть российских ученых давно твердят о том, что необходимо искать вариант нового, принципиально нового существования, новой модели устройства общества. Я действительно обсуждал эту тему с известным украинским генетиком академиком Виталием Кордюмом. Академик считает, что наша планета может прокормить всего один миллиард людей. А сегодня Землю населяет почти семь миллиардов, если темп сохранится, то через 30 лет население увеличится еще на два миллиарда. Это и есть Великий Кризис. Не хватит ни пищи, ни пространства. Так что же делать? Как из семи-девяти миллиардов отобрать один, достойный? Тот самый, представители которого полетят к звездам, построят новое искусство, будут самыми счастливыми во Вселенной? Наработать тип особых бактерий, убивающих только тупых и недалеких? Отселить лишних во льды полярных тундр? Расстрелять во рвах? Кто возьмет это на себя? Кто станет для человечества Судией?