Дуэль как таковая для большинства стояла вне обсуждения, но в то же время могли подвергаться сомнению возможности применения законов чести в той или иной конкретной ситуации, соблюдение их в том или ином поединке и даже сложившееся в обществе или у части общества „неверное“ отношение к дуэли. Чаще всего критиковались излишняя (бретерская) жестокость, ничтожность повода или профанация дуэли („пробочная дуэль“). В любом случае это была не критика, а, наоборот, стремление к чистоте дуэльного ритуала.
„Кровожадность“ дуэлей, как правило, осуждалась теми, кто сам в них не участвовал — стариками и женщинами. Отношение незамужней дамы к дуэли было противоречиво. С одной стороны, если двое мужчин из-за нее дерутся на поединке, значит, она своим легкомысленным кокетством поставила их в неловкое положение, задевающее их дворянскую честь. С другой стороны — „заманчиво быть причиною дуэли, приятно заставить умереть или убить — это к лицу женщине, это по душе ей“ {130, с. 50}.
Наконец, третий вариант: даму, стремящуюся к самостоятельности, к независимости своих решений, подобная „оленья“ борьба за нее могла только оскорбить. Так, Зоя, героиня „Нелюдимки“ Е. П. Ростопчиной, говорит двум соперникам, которых она застала на месте поединка:
„Недуэлирующая“ часть общества осуждала дуэли, когда на них гибли близкие, но с самим институтом смирялась, как с данностью, дело мужчин — воевать и драться на дуэлях, дело женщин и стариков — оплакивать мертвых и ухаживать за ранеными.
Аналогичной позиции, но в более сдержанной форме, придерживались и так называемые „солидные люди“. С их точки зрения, дуэль важна и нужна, но это крайнее средство. Нельзя прибегать к нему, не использовав других, „мирных“; тем более нельзя играть дуэлью. Жизнь человека слишком дорога, чтобы рисковать ею без достаточных оснований.
В XVIII — первой половине XIX века такое отношение к дуэли во многом смыкалось с мнением мелкого провинциального дворянства. Оппозиция „провинция — столица“ в то время была очень значима. При Екатерине II, Александре I и даже Николае I территориальная обособленность провинции ощущалась намного острее, чем впоследствии. Пэродишки, от которых „хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь“, — это отнюдь не гипербола. И если в губернских городах был даже свой „свет“, то в уездных центрах, а уж тем более в различных „местечках“ общество не обладало столь же четким дворянским самосознанием, как в столицах.
Отрицание дуэли в провинции в XVIII веке было просто непониманием „столичной блажи“. Вспомним, как рассуждала о поединках Василиса Егоровна в „Капитанской дочке“: „Швабрин Алексей Иваныч вот уж пятый год как к нам переведен за смертоубийство. Бог знает, какой грех его попутал; он, изволишь видеть, поехал за город с одним поручиком, да взяли с собою шпаги, да и ну друг в друга пырять; а Алексей Иваныч и заколол поручика, да еще при двух свидетелях! Что прикажешь делать? На грех мастера нет“.
В XIX веке дуэль стала для провинциалов более понятна, но вряд ли более приемлема, она казалась чуждой замкнутому миру патриархального городка. Это неприятие могло принимать различные формы: и ностальгического воспоминания о военной или столичной молодости, и противопоставления своей провинциальной несветскости столичному свету.
Вообще, на первый взгляд, дуэль очень легко считать принадлежностью не всего дворянства, а именно света. Критикой бессмысленных, глупых, жестоких светских дуэлей наполнены произведения литературы (и просветителей, и романтиков). Но это не совсем верно. Свет был своеобразной концентрацией дворянской идеологии, дворянского быта, дворянской культуры в целом. Именно свет напряженно продуцировал различные варианты поведения, бытовые стереотипы, модели и моды, „обкатывал“ их и отбрасывал все лишнее. Свет пестрел разнообразием одежд и причесок, званий и занятий, привычек и странностей, идей и убеждений. Случалось, что он оказывался перенасыщен всевозможными, самыми неожиданными отклонениями от нормы — и тогда они начинали восприниматься именно как принадлежность света. Но когда та или иная крайность, войдя в моду, распространялась вширь на все дворянство, она постепенно теряла налет светскости.
Дуэль появилась в России одновременно с зарождением светского общества, но потом она стала достоянием и тех дворян, которые, „удалившись от общества“, вели „несветский“ образ жизни, но потенциально были готовы взять в руки оружие для защиты своей чести.
Именно свет породил всевозможные отклонения от дуэльной нормы: и бретерские выходки, и „пробочные дуэли“. Но именно свет и устанавливал норму и очищал ее от отклонений.
С самого появления дуэли в России существовала и идеологическая оппозиция ей со стороны части дворянства. Абсолютистские идеи Петра I получили опору в первую очередь в выдвинутом им молодом „служилом“ дворянстве. Выдвижением оно было обязано своим государственным заслугам и именно в служении государству видело важнейшую цель и честь. Дворянин должен в любом деле (военном, государственном и даже в частной жизни) думать о пользе Отечества. В молодости он должен готовиться к своему поприщу, изучать науки и т. д., а не прожигать жизнь в попойках, ссорах и тем паче поединках; шпага дается дворянину „на защиту Отечества, а не для дуэлей с такими же сорванцами, каков ты сам“ (из письма Гринева-старшего сыну). У дворянина не должно быть личных причин для того, чтобы рисковать жизнью. Жизнь его принадлежит Богу и Государю. На дуэли же человек ставит себя выше Бога и Государя — а это уже преступная гордыня.
Продолжим логику подобных рассуждений: если все действительно ценное для дворянина заключается в сфере государственной, то для дуэлей и не может быть причин. Значит, те, кто дерутся на поединках, — это сумасброды, готовые пролить свою кровь (тем паче чужую) из-за ерунды. Тут, наверное, просто бессмысленное стремление подражать каждой французской (вариант: немецкой и т. п.) глупости, да и то показное, тут не прольется настоящая кровь (ну кто же будет из-за этого рисковать своей жизнью?!), тут только клюквенный сок.
Отсюда неизбежное присутствие дуэли в качестве объекта осмеяния в сатире екатерининской эпохи и в наследовавшей ей литературе. Вот, например, в „Почте духов“ И. А. Крылова: „Ежели праздность у военнослужащих бывает источником их распутств, то она же бывает у них и побуждением к ссорам, которые гораздо чаще между ними случаются во время стояния их на квартирах, нежели тогда, когда бывают они против неприятеля в поле. В то время, когда занимаются они службою, некогда им думать о непристойных друг над другом шутках, о игре, о пьянстве и о перебивании любовниц: от сего-то обыкновенно бывают поединки, происходящие по большей части от какого-нибудь вздорного начала. Итак, праздность только одна бывает причиною сих гнусных сражений, которые противны общественному благоденствию и запрещаются Богом и Государем“.