Идея здесь настолько очевидна (и Осел, и Лошак, и Хозяин с плетью, и «мальчишки»), что не требует никаких комментариев.
Критика дуэли регулярно появлялась в печати. Вот, например, что пишет Е. П. Ростопчина в повести «Поединок»: «Поединок – это испытание, где сильный непременно попирает слабого, где виновный оправдывается кровью побежденного, где хладнокровие бездушия одолевает неопытную пылкость, ослепленную страстью и заранее обезоруженную собственным волнением, поединок – это убийство дневное, руководствуемое правилами! И на каких правилах, боже мой! основан он, свирепый поединок!.. Какая странная, какая чудовищная изысканность определила законы делу беззаконному, рассчитала возможности смертоубийства, назначила случаи, позволяющие человеку безупречно метить в свою жертву, обезоруженную, если ему выпадет выигрыш в этой безнравственной лотерее!..»
А вот еще более эмоциональная филиппика. Впрочем, принимая во внимание личность автора этой «Оды на поединки» – А. С. Грибоедова, – мы можем оценить весьма теоретический характер этих рассуждений:
Вторая половина XVIII – первая половина XIX века были временем безусловного преобладания дворянства во всех сферах – политической, экономической, культурной и т. д. Дворянскому сознанию, дворянской морали, чести и дуэли как основному ее ритуалу практически ничего не противостояло. Закон считал дуэль преступлением, но исполнителями законов были дворяне, которые считали дуэль естественным и неизбежным средством разрешения дел чести.
Неприятие дуэли общественным мнением усилилось в 1840-е годы и особенно сильно распространилось к 1860-м. Это было связано с появлением на общественной сцене разночинцев. Идеи дворянского аристократизма оказались сильно потеснены. Само понятие чести перестало намертво связываться с дворянством. Развитие разнообразных форм публичной жизни сделало возможным разрешение дел чести различными способами, не связанными с дуэлью. Дуэль постепенно становилась устаревшей барской причудой.
Неприятие дуэли шло от идей, от «головы» – в быт, в практику. «Идейный» нигилист (но по происхождению дворянин) Базаров не принимает идею дуэли, но в реальных ситуациях в его действиях проглядывает дворянская память: «С теоретической точки зрения дуэль – нелепость, ну а с практической точки зрения – это дело другое». Впрочем, тут во многом сказалась родословная не Базарова, а Тургенева, которому трудно было представить дворянина, способного снести оскорбление и не вызвать оскорбителя. Но уже читатели «Отцов и детей» из молодых нигилистов не просто могли отказаться от дуэли, но и гордились этим. Е. Н. Водовозова вспоминала, как в кружке петербургской молодежи 1860-х годов обсуждали «Отцов и детей». Участники этого кружка считали Базарова «своим» – но как его изобразил Тургенев! «„А дуэль? Кто из нас оскандалит себя ею?“ – „Дуэль – старый пережиток, и никто еще дуэлью не доказывал своей правоты!“». В данном случае показательно даже предположение о том, что на дуэли доказывают правоту, – оно свидетельствует о непонимании ритуала.
Понятие дворянской чести продолжало размываться, шло разрушение сложившейся системы сословных ритуалов и условностей. Одними это осознавалось как отмирание старого, другими – как смерть культуры как таковой. Дуэльный ритуал на некоторое время оказался «на пересечении» этих двух точек зрения, именно поэтому в антинигилистическом романе так часто возникали дуэльные ситуации: «отрицателя» нужно было проверить, сможет ли он благородно повести себя на поле чести; или же «отрицателя» нужно было разоблачить как подлеца, недостойного дуэли.