Опять целый месяц не писал. Машинка и стопка листов укоряют: «Что же ты?»
— А зачем?
Ох уж эти рассуждения о смысле — дела, жизни!
Весь месяц работал зверски. Каждый день оперировал, зачастую по две операции. Ситар был в отпуске и оставил очень тяжелых больных. Не всех мне удалось спасти.
С начала года результаты нашей хирургии хорошие — смертность менее 4 процентов. Если бы так удержаться! У меня больше всех операций, больше всех тяжелых больных, нет ошибок и 7 процентов смертность. Впрочем, что хвастать, все это уже бывало в прошлом, а к концу года выходили на старые печальные рубежи. Не знаю, как будет (человеку свойственно надеяться), но никогда я еще так не уничтожал за ошибки своих сотрудников.
И не могу переносить смертей.
Когда своей жизни осталось мало, чужие тоже повысились в цене.
Итак: оперирую, бегаю, борюсь и думаю о смысле жизни! И все же, что-то не то! Ищу причину неполноты жизни. Не нашел.
Может быть, так: исчезла перспектива. Исчезли иллюзии. Исчез… смысл?
Умер Черненко. Что-то нам не везет с вождями в последнее время.
Даже в дневниках у нас не принято писать про высшие сферы. Нет, дело не в том, что «не принято». Писать не хочется! Совсем недавно показывали его на избирательном участке: вытащили несчастного чуть ли не на последнем издыхании. Даже не нужно доктором быть, чтобы увидеть — не жилец. Сердечно-легочная недостаточность в предпоследней стадии. Зачем было выбирать такого? И ему — зачем идти?
Брось, Амосов, тайны Московского двора тебе не постичь.
Когда Андропов занял кресло, страна немножко ожила. Появилась надежда на порядок. Даже свежие мысли мелькнули в журнале «Коммунист» по части идеологии. Но… Тоже больной человек, ненадолго хватило. Наше медицинское любопытство не удовлетворили. Историю болезни не опубликовали. Стороной доходило, что хроническая почечная недостаточность его доконала. А вот о болезни Ленина даже подробное описание данных вскрытия было опубликовано. Я сам читал.
Почему президиум избрал Черненко, неизвестно. Но сонное царство снова опустилось на нашу страну. Все вернулось к брежневским порядкам.
Посмотрим, что теперь будет. По секрету, только для дневника — больших надежд не питаю.
Ну да ладно. У нас есть свои дела. Лишь бы не мешали.
Все разговоры — о новом генсеке Горбачеве. Кто такой, откуда взялся? Яша Бендет у нас большой политик и меня просвещает, когда прихожу смотреть больных в их отделении. Говорят, что уже и раньше котировался, но «происками» был выдвинут Черненко. А теперь будто справедливость восторжествовала. Посмотрим. По крайней мере не старик, и физиономия симпатичная. Но что-то после стольких лет болота плохо верится.
Снова смерть.
В четверг оперировал молодую женщину. Бодрую. Красивую. Худую, но не истощенную. Даже еще работала в детском садике. Не верилось, что с такой болезнью можно сохранить форму, телесную и духовную.
Сердце ужасное: раза в четыре больше нормального. Печень до пупка, мочегонные три раза в неделю. Из родных — одна сестра, немного постарше, интеллигентная.
Конечно, следовало отказать. «Умыть руки». Но не удержался от искушения. Велел обследовать. Оказалось: недостаточность митрального и аортального клапанов. Очень мощный левый желудочек — делает работу раза в три больше нормы. К тому же еще гигантское левое предсердие. Нужно протезировать оба клапана и делать пластическое уменьшение предсердия.
Вот тут и думай.
Риск? Очень большой. 50 процентов. Около того. Пластика предсердия и два новых клапана. Все вместе потянет на 2–2,5 часа перфузии.
Без операции? Два-три года страданий. Нарастающая декомпенсация, больница. Известно, как там смотрят на хронических безнадежных больных. А дома — одна. У сестры своя семья, достаток маленький. При удаче — будет жизнеспособна и трудоспособна. (Недавно приходил мужчина с искусственным клапаном, 19 лет назад вшили. Еще и служит.)
«Трудно быть богом» — так назвал статью обо мне журналист О. Мороз в «Литературке». Я и не хочу: «Богу — богово!» Но что делать?
Сестре рассказал все, больной — без цифр смертности. Только:
— Очень опасно. Ни советовать, ни отказать не могу. Решайте сами.
Решилась, конечно, куда деться. И я бы решился на ее месте. Уже писал, как противно, когда не могу выбегать дистанцию — не хватает дыхания. А если такое чувствуешь, когда идешь шагом?