Ни Брэдбери, ни Шекли, ни Стругацкими я не стал. Но в Советском Союзе укороченный вариант печатать не согласился.
Всегда ли у меня было ощущение писателя?
Может быть, и всегда. Иначе почему бы в пятьдесят лет человек-профессионал вздумал заняться литературой?
В четырнадцать лет уже собирался в писатели. Вел дневник, писал роман — «Цветы будущего». Кроме названия, ничего не помню. В Череповце был ЧАПП — Череповецкая ассоциация пролетарских писателей. Я ходил на заседания, слушал и вникал. (Теперь этих РАППовских писателей бывшие «попутчики» полощут как хотят. Смех!)
После 16 лет охладел к писаниям аж до 1962 года, когда «забил ключ».
Воспоминания по поводу «ключа» такие: был действительно ужасный день — вскрытие девочки с бантами, умершей по моей вине. Потом экстренная операция по поводу аневризмы аорты, развившейся после ушивания Боталлова протока. Смерть на столе от кровотечения. Такая тоска, что нужно было напиться или выговориться. Сначала я сделал первое, а на другой день — второе. Так родился «Первый день» от будущей книги. Помню, что было чувство стыда, когда перечитывал и правил: «Зачем ты это сделал?», «Так раздеться на людях»… «Не поймут и осудят. Спрячь».
Но спрятать не мог. Нравилось. Читал и перечитывал, даже вслух. В конце концов решился представить друзьям.
Решающее слово сказал писатель Юрий Петрович Дольд-Михайлик. Умер двадцать лет назад и теперь почти забыт. Автор книги «И один в поле воин».
Дружба началась в 60-м году в нарушение правила — не общаться с пациентами, которых оперировал. Тем более раковыми. Это и был мой единственный случай. Рак легкого, консилиум, клиника, общая палата.
Юрию Петровичу удалил часть легкого. Послеоперационный период пошел легко. То было счастливое время, когда в клинике на 250 резекций умер один пациент.
Дольды — муж и жена — подарили дружбу сроком на пять лет. Через месяц после операции они пригласили нас посидеть. Оказалось очень душевно и интересно. Оба они — великие книгочеи. В добавление к информативным разговорам — отличный ужин (у них кухарка). И еще коньяк. Именно Дольд постепенно приучил меня преодолевать рвотный рефлекс и открыл отличную приправу к дружбе и приятельству. Потом я пользовался ею девять лет, иногда переходя границы. Из-за того и пришлось остановиться. А теперь я выдвинулся в активисты антиалкогольного движения.
Мы регулярно ходили к Дольдам два раза в месяц. В один из таких визитов в конце 62-го года я прочитал листки своей… Что своей?.. Рассказа, опуса, труда? Все — не подходит. Наверное — своего сердца, своей боли.
— Ты — настоящий писатель. Писать дальше! Это будет здорово!
Не очень-то поверил, но было приятно. Сказали люди понимающие — не то что друзья, хирурги.
Вдохновился. Не рассчитывал выйти в настоящие писатели, решил использовать литературу для проповеди своих научных идей.
Главы после первой были уже бледнее, но еще приличные. Кирка как-то сказал:
— Если бы ты написал первую главу и умер, то сказали бы: «Какого великого писателя потеряли!» Все остальное творчество только испортило впечатление.
Во всяком случае, я придумал фабулу и к концу 63-го года написал всю книгу. Дольды прочитали, одобрили, и Юра устроил знакомство в издательстве «Радянський письменник». Получилось очень удачно: редакторы заменили всего несколько фраз. Время было либеральное — «оттепель». Первым «Мысли и сердце» напечатал киевский журнал «Радуга» летом 64-го года.
Потом много переиздавали, наверное, раз сорок, почти во всех республиках и во многих странах. Это — не преувеличивая. Мне лень переписывать с обложек страны и издательства, но книги занимают целую полку.
Стал я писателем и даже был знаменитым. (Не заблуждаюсь, знаменитость малая, умрет вместе со мной. Но это уже не тронет.)
С Дольдом все кончилось плохо, как и ожидалось. Четыре года на снимках легких не было видно патологии. Даже появилась надежда: пронесло! Но чудеса в нашем деле бывают так редко…
В 1964 году отпраздновали 60-летие Дольда, кажется, даже орден ему дали. Написал продолжение своего разведчика.