Образование у Кирки было шире моего, кончал всякие вечерние курсы и институты. Сыпал цитатами из классиков, как из мешка.
После того как от Аркаши уехала одна, скажем так, знакомая, Кирка вел все хозяйство. Помню, Лида пекла пирог, ставилась минимальная выпивка, и мы очень хорошо проводили время вчетвером. Главный разговор — о войне. Но уже строили планы на мирную работу и на науку.
Сборник трудов они закончили, но так и не напечатали. В июне мы втроем поехали в Москву. Лида — уже свободная — кончать пединститут, Киру обещали демобилизовать, а я — в отпуск и к Юдину — за протекцией. (Аркаша — один из трех старших ассистентов Юдина и даже будто бы — любимый, написал письмо и просил за меня. Без блата демобилизовываться молодому врачу на Востоке было немыслимо.)
Страна дышала особым воздухом: облегчение, мир внешний и внутренний. Аресты тридцатых годов заслонились потерями войны. Имя вождя сияло, рапорты заводов и республик «дорогому и любимому» печатались в каждой газете, и к этому как-то все притерпелись. О новых репрессиях ничего не было слышно. Объявили грандиозный план восстановления страны. Профессорам удвоили зарплату.
Запомнилась дорога с Дальнего Востока. Переполненный вагон. Поезд брали штурмом, с помощью солдат. Одна полка на троих. 12 дней, долгие остановки на станциях, очереди у будок «Кипяток», скудные пристанционные базарчики, оборванные дети с ведерочками из консервных банок: «Подайте, дяденька!» Перонные уборные со сплошь исписанными стенами. След миллионной армии, что прокатилась на восток и назад.
Когда после месяца отпуска я приехал в Москву, Кира уже работал в институте Склифосовского, женился. Тесть его демобилизовал. Блат выше Совнаркома.
Кабинет Юдина. Сергей Сергеевич только что пришел после операции. Клеенчатый фартук с капельками крови висел у двери.
— Вот это Коля Амосов, ближайший ученик и друг Аркадия Алексеевича…
Довольно безразличный взгляд. Взял письмо, прочитал.
— Не могу вам помочь. Мне еще самого Аркашу надо добыть. Возможности мои ограничены…
Ну что ж. Значит, так и будет. Не обиделся. В жизни ни разу по знакомству не пробивался. Как все, так и я. Будем служить.
С тем и ушли.
Мы с Лидой ночевали у Кати Яковлевой — медсестры из нашего госпиталя. Двухэтажный деревянный дом на Таганской улице, настолько дряхлый, что стены подперты бревнами. (Теперь его уже нет — искал.) Но квартира в полуподвале уютная по моим тогдашним стандартам.
Ночью меня осенила идея: а что, если использовать мой второй — инженерный — диплом? Организовалось новое Министерство медицинской промышленности, инженеров нет, а я — с двойным образованием. Не хотелось, но снова пошел к Юдину. Рассказал идею. Он сразу же загорелся:
— К Третьякову, к министру!
Вышли во двор, выгнал из гаража машину, усадил. (Теперь могу похвастать: сам Юдин меня возил на машине. Помню — немецкая, бежевого цвета, открытая.)
Мимо швейцара, контроля, почти бегом, прямо в кабинет к министру.
— Вот (не помню имени-отчества), я вам привез инженера и хирурга. Для вас — просто клад! Помогите, и будем его использовать пополам!
Третьяков был человек спокойный, доброжелательный, дело решил быстро; выдали ходатайство в Главное медико-санитарное управление, и я исчез.
Пару дней добивался к военному начальству, но бумага сработала, резолюцию получил.
— Демобилизовываться придется ехать в Ворошилов. Туда придет приказ, ждите.
Лида оставалась в Москве, ее приняли заканчивать педагогический институт, а я поехал снова в Ворошилов.
Проработал в госпитале месяц, пока не пришел приказ. Написал за это время свою, третью уже, кандидатскую диссертацию: «Первичная обработка ран коленного сустава».
Началась Москва. Самый грустный и неприятный период моей жизни.
В октябре проходил Всесоюзный съезд хирургов, и нам с Кирой удалось несколько раз пробиться на балкон. (Было это в Политехническом музее.) Забыл, о чем шла речь в докладах, но всех лидеров повидал. Помню, как Н. И. Бурденко, совсем глухой, объяснялся в президиуме записками, потом, как его выводили к машине — грузного, немощного. Из старшего поколения блистали С. С. Юдин, В. Н. Шмаков, Ю. Ю. Джанелидзе, А. В. Вишневский; помоложе — П. А. Куприянов, А. В. Мельников, А. Н. Бакулев, С. П. Банайтис, Саша Вишневский (Сашей его звали до самой смерти). Для меня, провинциала, они были как олимпийцы. Впрочем, в себе я тоже был уверен. Знал, что могу сделать любую операцию, которую другие делают, и даже изобрести собственную. Война научила.