Тут снова нечленораздельные заверения… Пауза.
— Не надо заверений, не надо. Вы же знаете меня. Я не смогу сделать поворот к лучшим результатам. Нет для этого времени впереди, да, наверное, уже нет и энергии. А может, нет и ума.
— Вы еще лучше молодого…
— Нет, не лучше. 75 лет — большой возраст. — Я очень вам всем благодарен. Бывал груб, несправедлив. Небось нет ни одного, кому бы не попадало подчас… Одно скажу: никогда не примешивались личные отношения. Ругался только за дело, только за больных. Но каюсь: всегда избегал близкой дружбы с вами. Страдал от этого — хорошие люди. Когда-то на войне и в Брянске убедился: чтобы быть руководителем в большой хирургии, чтобы требовать дело — дружить нельзя… Так уж люди созданы.
Снова возгласы:
— Останьтесь, останьтесь, хоть на год…
— Нет, не останусь. Уже два года я ждал этого дня с нетерпением и много раз проигрывал проводы. Вот видите — чуть не плачу…
Поработали мы все, в общем, не так уж плохо. Слышали отчет: 52 тысячи прооперированных сердечных больных. Правда, 6 процентов умерли. Но остальные-то ушли живыми. Дети остались здоровыми, учатся, работают уже. Взрослые с ревматизмом прожили лишние 10, 15, 20 лет. Конечно, можно бы лучше. Именно это меня и гнетет. Но лучше я организовать не смог.
И еще одно, мы сохранили честь. Смею думать, что не ошибаюсь. Удержались от этой заразы — подарков и взяток, что захлестывают медицину. И за это вам спасибо всем.
«Многие плакали» — таков штамп, но что сделаешь, если таки плакали. (Кинооператоры снимали.) Но сам я держался.
— Не могу не сказать о будущем. О вашем будущем, потому что у меня его уже нет, то есть, конечно, я буду делать науку, напишу книгу. Но это все не то… Поэтому — о вас. Об Институте.
Директора будете выбирать сами. Не спрашивайте у меня совета: я действительно не знаю, кто лучше из тех, что знаете. К демократии вы уже привыкли, по ней и действуйте. Для этого я добивался хозрасчета и самоуправления, чтобы при любом директоре не пропал коллектив. Нет, не то говорю, чтобы не пострадали больные.
Конечно, нужно двигаться вперед. Вы все знаете — куда. Сотни раз говорили. Снижение смертности, маленькие детки, коронарная хирургия. И — пересадка сердца. Как двигаться, рецепта дать не могу. Общие декларации известны: мировой опыт, ездить учиться, доставать оборудование. А главное — стремление, инициатива. То, чего всегда у вас не хватало. Извините, не обижайтесь. Не смог удержаться от критики.
Еще раз спасибо вам всем, товарищи. Простите, если кого обидел понапрасну… Это все.
И сел. Нет, слезы удержал.
С десяток секунд все сидели подавленные. Потом вышел Гриша Квачук, председатель профкома, заведующий отделением стимуляторов. Не мог угадать, что он скажет. А сказал очень хорошо. Примерно так.
— Позвольте мне начать издалека… В 1941 году было мне восемь лет. Отец уходил на войну. Мама, маленькая сестренка и я провожали его у ворот. Мама плакала, а я не понимал, — чего. Но вот отец обнял мать, сестренку, меня, вскинул котомку и пошел из села, к околице, где ждала подвода с товарищами. Они поехали. И тут я понял, что отец уходит совсем, что происходит большое несчастье… Помню, заревел и рванул догонять телегу… Но они уже далеко. Больше мы его не видели. Убит…
Так и сейчас, простите меня за чувствительность. Хочется удержать и сказать, как нашкодившие школьники: «Николай Михайлович! Простите нас, мы больше не будем. Не уходите…»
Вот такая была речь. Никто в Грише лирика не предполагал: такой спокойный, положительный, рациональный. Тут уж у меня, чувствую, глаза увлажняются. Но вовремя себя придавил…
Опять же — «многие плакали»…
— Спасибо, Гриша. Растрогал ты меня. Однако решение твердо. Уходить нужно вовремя… Спасибо еще раз всем.
И пошел со сцены.
Кто-то навесил мне на шею здоровенную бляху — медаль отлили в честь юбилея. И еще показали на стене несколько остроумных шаржей и стихов — собственное творчество сотрудников.
После операций, в три часа, «был сервирован чай». Без выпивки, к сожалению, но с тостами под виноградный сок. Душевно прошло.
Грустный день. Очень грустный.
Ладно, уже двенадцать. Три часа стучу. Спать пора. Завтра начнется новая жизнь. С другими чувствами.
На этом самое время сделать долгий перерыв в записках. Может быть, и насовсем.
(Ах, Амосов! Не хитри, хотя бы сам с собой: не веришь ты в конец жизни!)
Дневник. 20 октября 1984 года. Суббота, утро … 3
Дневник. 28 октября. Воскресенье, 12 часов … 6