Сам же я утверждаю, что плач, если он уместен и при этом не чрезмерен и не бесцелен, благодетелен и полезен для человека, плач свидетельствует о чувствительности и о сердобольности, иногда же он считается проявлением верности и сильной скорби по друзьям. Слезами часто пользуются люди набожные, обращаясь к Аллаху, и со слезами молят его о милосердии находящиеся в страхе люди.
Один из мудрецов сказал человеку, который сильно печалился по поводу плача своего сынишки: «Не печалься так, ибо плач просветлит ему голос и оздоровит ему зрение!» Амир ибн Абд Кайс ударил рукою себе по глазу и сказал: «Застывший, неподвижный, ты никак не увлажняешься!» Однажды сказали Сафвану ибн Мухризу, когда он долго плакал, перечисляя свои горести: «Длительный плач приносит слепоту!» — «Это и будет о нем свидетельством!» — ответил он. И он столько плакал, пока не ослеп. Очень многих людей хвалили за их плач, и среди них Яхья аль-Бакка и Хайсам аль-Бакка. И Сафван ибн Мух-риз также был прозван аль-Бакка. И если дело так обстоит с плачем (а кто плачет, тот, безусловно, в беде — он, может быть, лишится зрения, или получит расстройство мозга, или станет слабоумным, или суждено ему испытывать страх и его будут сравнивать с низкой рабыней или с трусливым мальчиком), то что же можно подумать о смехе; ведь охваченный смехом человек все время находится в такой предельной радости, что даже причина его ускользает у него из памяти. Если бы смеяться или вызывать смех считалось бы безобразным, то не говорили бы о цветке, или о разноцветной ткани, или о драгоценном украшении, или о выстроенном дворце, что он как бы смеется. И сказал Аллах, преславно имя его: «И это он, кто заставляет смеяться и заставляет плакать; это он, который умерщвляет и оживляет»; это он смех уподобил жизни, а плач уподобил смерти. Аллах ведь не приписывает себе безобразное и не наделяет своей твари недостатком. И как не быть радостному воздействию смеха на души огромным, как может он не исправлять людей, ведь смех есть нечто такое, что лежит в основе характера и душевного склада, ибо смех есть первое благо, которое ощущает ребенок, благодаря смеху он чувствует себя хорошо, смех способствует накоплению жира и увеличению количества крови, которая и составляет источник его силы и радости.
Благодаря достойным качествам, которыми, по мнению арабов, обладает смех, они дают имена своим детям такие, как Даххак, Бассам, Тальк и Талик. Ведь сам пророк, да благословит его Аллах и приветствует, смеялся и шутил, смеялись также и шутили люди благочестивые. Когда арабы хвалили кого-нибудь, они говорили: «У него смеющиеся зубы», «Он улыбается по вечерам», «Он приветлив к гостю», «Он обладает великодушием и живостью». Когда же они порицали кого-нибудь, они говорили: «Он хмурый», «Он сумрачный», «Он угрюмый», «Он отвратителен лицом», «Он всегда мрачен», «Он неприятен ликом», «У него перекошенное лицо», «У него кислое лицо», «У него лицо как будто уксусом полито».
Смех имеет место и меру, и шутка тоже имеет место и меру; если кто-либо превышает эту меру, получается бессмыслица, но если кто-либо преуменьшает эту меру, получается недостаток чувства меры; ведь люди считают смех пороком только в известной мере, так же как считают и шутку пороком только в известной мере, если же шуткой преследуется польза, а смехом преследуется то, ради чего смех и существует, шутка становится серьезностью, а смех достоинством.
Однако я не хотел бы ввести тебя в заблуждение этой книгой и не хотел бы скрыть от тебя ее недостатки, потому что она не может вместить все, что ты хочешь, и не может передать то, что нужно, как это ей подобало бы; ведь есть много таких рассказов, которые стоит только начать — и люди узнают, о ком именно идет речь, даже если бы мы не хотели этого и не назвали бы никаких имен, достаточно было бы упомянуть лишь то, что намекало бы на эти имена, например, сказать: «друг», «близкий», «скрытный», «приукрашивающий себя». В этом случае польза, которую вы бы извлекли из подобного рас сказа, не окупила бы безобразной несправедливости по отношению к этим людям. Таким образом, одна глава этой книги окончательно отпадает и книга, несомненно, от этого сильно страдает. Но эта глава была бы самой богатой подобными рассказами и больше всего привела бы тебя в восторг. Есть и другие рассказы, которые не имеют никакой славы, а если бы они и славились, то в них нет никакого указания на действующих в них лиц, и определить их героев невозможно. А ведь прелесть их заключалась бы лишь в том, что можно было бы узнавать действующих в них людей, ты бы мог установить связь лиц, описанных в рассказах, с их прообразами и с людьми, достойными такого описания. Опустить же то, что связывает события и размышления о них между собою, означало бы сделать рассказ вполовину менее тонким и забавным. Ведь если бы человек связал забавный рассказ с Абу-ль-Харисом Джуммайном, или с Хайсамом ибн Мутаххаром, или с Музаббидом, или с Ибн Ахмаром, то, хотя бы он и был невыразительным, все же получился бы превосходным, как можно только пожелать; а если бы он создал забавный рассказ, яркий по существу, остроумный по смыслу, а затем приписал бы его Салиху ибн Хунайну, или Ибн ан-Навва, или кому-нибудь из ненавистных людей, то рассказ оказался бы невыразительным, диже стал бы серым, а ведь серое хуже невыразительного. Точно так же если бы ты создал речь о благочестии или проповедь людям, а затем сказал бы: «Это речь Бакра ибн Абдаллаха аль-Музани, или Амира ион Абд Кэйса аль-Анбари, или Муаррика аль-Иджли, или Язида ар-Раккаши»,— то красота бы ее удвоилась, и такое приписывание придало бы ей свежести и возвышенности; а если бы ты сказал: «Ее произнес Абу Каб ас-Суфи, или Абд аль-Мумин, или Абу Нувас, поэт, или Хусайн аль-Хали», то, по существу, в ней осталось бы лишь то, что в ней действительно есть, или, лучше сказать, ты ошибся бы в ее оценке и умалил бы ее значение.