Ирония здесь превратилась в форму изложения, являясь средством раскрытия отнюдь не комического хода мыслей автора.
Поэтому самый смысл иронического повествования становится иным, не ироническим. И в тех случаях, когда автору нужна ирония по отношению к содержанию повествуемого, эта ирония приобретает черты сарказма, становится незамаскированным прямым обличеньем (я, конечно, говорю сейчас не о всем произведении, а о вводной части и комментариях).
Вот пример:
«Автор не слишком верит в целебные свойства сатиры и без особой жалости расстался бы с высоким званием сатирика.
Автору случалось видеть сатириков. Они все кипели благородным негодованием, описывая людские пороки — жадность, корысть, угодничество и низкопоклонство. Они плакали слезами, говоря о необходимости улучшить человеческую породу. Но вот, когда произошла социальная революция, когда в нашей стране стали ломать характеры и стали выколачивать из людей всю дрянь, которая накопилась за тысячи лет, эти самые сатирики уехали за границу и стали поговаривать о том, что, в сущности говоря, пожалуй, даже скучновато жить, если все люди возвышенные, честные и порядочные».
Итак, мы видим, что неправы все три типа читателей:
1) которые доказывают, что комментарий наивен, элементарен и полон ошибок;
2) которые утверждают, что произведение представляет собой подлинный научный труд;
3) которые рассматривают «Возвращенную молодость» как издевательство над тем человеком, который мог бы так думать всерьез.
Неправы эти читатели прежде всего потому, что их точки зрения оказываются недостаточными, что эти точки зрения отменяются при более углубленном рассмотрении смысла «Возвращенной молодости», что эти точки зрения не раскрывают ни замысла, ни смысла, ни значения этого произведения.
Итак, заканчивая рассмотрение комментария, подчеркнем, что благодаря его дидактической направленности, а также благодаря тому обстоятельству, что комментарий оказывается теоретическим ключом ко всей вещи, повесть Зощенко приобретает «учительный характер», и автор выступает перед читателем как бы философом человеческой жизни и человеческого здоровья, философом наивным, философом, излагающим свой принципиальный и жизненный опыт не в форме философского трактата, а в форме своеобразного художественного произведения.
«Притча» о профессорском быте и о возвращении молодости
Таким образом, собственно повесть, представляющая одну из трех частей «Возвращенной молодости», составляет как бы иллюстрацию к вводной части и комментариям. В повести Зощенко показывает читателю как писатель все то, о чем он говорил в теоретических частях как мыслитель.
Это обстоятельство превращает повесть в притчу, придает ей тот же дидактический смысл.
Между тем эта повесть могла бы существовать и не как притча. Если ее освободить от связи с комментариями, она сразу утратит свой дидактический характер и приобретет самостоятельность, превратившись в самостоятельную сатирическую повесть. Вот что пишет об этом сам Зощенко:
«Конечно, умы нетерпеливые, не привыкшие идти на поводу, а также умы, ну, скажем, негибкие, грубоватые или, что ли, низменные, не имеющие особого интереса к различным явлениям природы, кроме выдачи продуктов питания, — эти умы могут, конечно, отбросить начало и комментарии, с тем чтобы сразу приступить к инцидентам и происшествиям и сразу, так сказать, получить порцию занимательного чтения.
В таком случае они без ущерба для себя прочтут, начиная от 17-й главы, правдивую повесть об удивительной жизни одного человека, который в наши реальные дни, в дни, так сказать, торжества материализма и физиологических основ, возвратил свою молодость…»
Эта «удивительная жизнь одного человека» есть жизнь героя повести — «ученого педагога и астронома», стареющего профессора Волосатова[50].
«Он был в душе горячим и пламенным революционером, пока не пришла революция. И он мечтал о равенстве и братстве, пока не наступило социальное переустройство».
Итак, перед нами либеральный дореволюционный профессор. «Революционность» его домашних мечтаний, как видит читатель, самая безобидная.
Мы обращаемся к главам «Семья» и «Соседи» и отмечаем следующее место:
«Вечером чай подавался для всех в комнате профессорши. За этим чаем шли вялые, безразличные разговоры о погоде, о дровах, еде и прочих мелочах быта. И только иной раз Лида, энергичная и резкая особа, грубоватая и крикливая, начинала пикироваться с отцом, упрекая его в реакционности взглядов и в отрыве от масс».
50
Евг. Журбина верно указала, что описание внешности профессора Волосатова напоминает манеру рисунков Гросса, в которых черты социальной дегенерации даются изображением внешней деформации человеческого тела (Журбина Е. Вариант судьбы интеллигентного человека. — «Октябрь», 1936, № 2, с. 254–267). Добавим, что это сходство с манерой Гросса мы видим и в рисунках самого Зощенко к отдельному изданию «Голубой книги».