А чего мы добились на деле?
Деморализовали первобытный народ, отняли у него здоровье, свободу, самостоятельность — вот все, чего мы достигли своими реформами».
Для молодого человека двадцати восьми лет это было смелым выступлением. Знакомство с эскимосами и глубокое сочувствие этому маленькому народу сослужили ему хорошую службу впоследствии, когда ему пришлось заниматься работой по оказанию помощи беженцам и национальным меньшинствам, лишившимся родины.
Как-то весной Нансен и другие члены экспедиции пили кофе в гостях у главы колонии. Вдруг поселок огласился криками эскимосов: «Умиартуит! Умиартуит!» («Корабль! Корабль!»)
Все вскочили с мест и выбежали наружу. Далеко впереди в снежной пелене едва различимо виднелась «какая-то смутная тень».
Это был «Витбьёрн».
Прощание было грустным. И у тех, кто отплывал, и у тех, кто оставался, было тоскливо на душе. За несколько дней до отплытия парохода к Нансену пришел один из его друзей-эскимосов и сказал: «Теперь ты возвращаешься к себе в большой мир, откуда ты пришел. Там ты встретишь много людей, увидишь много нового и скоро забудешь нас. А мы тебя никогда не забудем».
Нансен не забыл эскимосов — ни своих личных друзей, ни весь этот народ. Каждое рождество он посылал подарки тому эскимосу, который научил его управлять каяком, и на всю жизнь остался защитником интересов этого народа.
30 мая корабль вошел в Христианияфьорд. Сияло солнце, сотни парусников и пароходов и толпы ликующих людей вышли встречать путешественников. Тогда-то на вопрос Дитрихсона о том, разве не приятно видеть всех этих людей, Равна и ответил: «Приятно. Хорошо бы это были олени».
Этим походом Фритьоф Нансен прославился на весь мир. Но известность очень скоро стала ему в тягость. Когда-то, еще ничего не совершив, он мечтал о славе как о большом счастье. «Теперь же, отведав славы, я уже больше к ней не стремлюсь»,— сказал он. Нансена возмущало, что люди думают и говорят не о научной ценности экспедиции, а лишь о спортивной стороне похода. Он слышать не мог слова «спорт». Конечно, переход был бы немыслим без лыж, но спортивные навыки ему и его товарищам нужны были лишь как средство, поставленное на службу науке. Об этом почти все забывали. Нансен надеялся, что в конце концов люди поймут истинное значение экспедиции. Когда- все наблюдения будут обработаны и опубликованы, это даст результаты, имеющие практическое значение.
Конечно, даже в день их возвращения были люди, действительно понимавшие важность этой экспедиции и придававшие ее результатам еще большее значение, чем сам Нансен. 30 мая Бьёрнстьерне Бьёрнсон прислал отцу следующее приветствие:
«И я тоже в моей одинокой лодке выйду Вас встречать и буду приветствовать Вас норвежским флагом.
Нам сейчас нужно освобождение — внутреннее, духовное, и внешнее — от Швеции.
Каждый подвиг, подобный Вашему, является важным вкладом в это дело. Он укрепляет в нашем народе самосознание и мужество и ослабляет единство наших противников.
Передайте Вашим славным соратникам привет от глубоко уважающего Вас
Бьёрнстьерне Бьёрнсона».
А Нансен уже вынашивал новые планы. Еще в 1884 году, когда он прочитал в газете изложение отчета профессора Мона о находке остатков «Жаннетты»[74], у него появилась и уже более не оставляла его мысль об экспедиции к Северному полюсу.
Экспедиция Де Лонга погибла во льдах в 1881 году, но несколько проолифленных штанов и еще кое-какие предметы с «Жаннетты» были найдены на юго-западном побережье Гренландии, очевидно, занесенные сюда со льдом, дрейфовавшим через весь Ледовитый океан.
«Если льды могут дрейфовать этим путем, то, значит, этот дрейф можно использовать в исследовательских целях»,— подумал Нансен, еще не отложив в сторону газету. Об этом плане он говорил со Свердрупом еще тогда, когда они пробивались сквозь материковые льды Гренландии. И не раз они обсуждали возможность претворения этого плана в жизнь. Оба понимали, что подготовка к походу займет не один год.
Нужны были средства, и Нансен знал, что встретит сопротивление. Но это его не пугало.
Зато о зоологии думать было невесело. Выходило, что он опять вероломно забросил ее. Ведь его настоящая специальность — зоология, и он помнил предостережения отца о том, как опасно разбрасываться и заниматься несколькими делами сразу.
Но тяга к неведомому имела глубокие корни. Еще в «Королевском зерцале»[75], написанном шестьсот лет тому назад, есть строки о том, что «свойственное человеку влечение к неведомому, несмотря на великие опасности, имеет троякую природу. Первое в ней — дух соревнования и желание прославиться, второе — жажда знания, а третье — надежда на выгоду».
Слава и материальная выгода не влекли к себе Нансена, но, конечно же, его натуре было присуще страстное желание знать и видеть. И он с радостью готов был рисковать своей жизнью, лишь бы приподнять хоть краешек завесы, скрывающей загадки Ледовитого океана. Многие до него брались за это дело и погибали. Но все эти люди шли наперекор природе, а не заодно с нею. Вот в чем было главное различие.
Догадка о морском течении молнией озарила проблему, а затем из нее родился великий замысел, отказ от которого означал бы для Нансена измену самому себе.
VI. ФРИТЬОФ ВСТРЕЧАЕТ ЕВУ
Теперь-то уж Северный полюс полетит ко всем чертям»,— это было первое, о чем подумал Отто Свердруп, услышав, что Фритьоф Нансен помолвлен с певицей Евой Сарс.
Но тревога оказалась напрасной. Рассказывают — и это правда,— что, сделав Еве предложение, Фритьоф тут же добавил: «Но я должен отправиться на Северный полюс».
С первого же часа она знала об этом и не помышляла удерживать Фритьофа, хотя ей и нелегко было смириться с тем, что Фритьоф от нее уедет.
Самая первая их встреча произошла в лесу у Фрогнерсетера задолго до Гренландской экспедиции.
Однажды Фритьоф возвращался с лыжной прогулки в Hypмарке и вдруг заметил пару лыж и белый от снега зад, торчащий из сугроба. Из любопытства он остановился. Из сугроба показалась вся залепленная снегом голова, и на него глянули большие черные глаза.
Это была Ева.
Они представились друг другу, немного посмеялись и разошлись — каждый своей дорогой. Вот и вся встреча. В то время другая владела его помыслами.
Это была кареглазая девушка, пользовавшаяся большим успехом в Христиании, холодная и скучная, но очень красивая.
Позднее Фритьоф и сам не мог понять, что он тогда в ней находил. Так и бывает чаще всего, когда влюбленность уже пройдет. Но тогда влюбленность еще не прошла, и Фритьоф усердно ухаживал за красавицей, которой нравилось его поклонение, но которая поощряла его ровно настолько, чтобы он не охладел. Искусством ухаживать за такой дамой он, конечно, не обладал. Подносить цветы, французские духи и конфеты он не научился и уж совсем не владел тем «легким тоном», которым обсуждались в ее кругу даже самые серьезные вопросы. Его спортивное платье в обтяжку не годилось ни для Карл-Юхансгате, ни для ее салона. В своей оригинальности он был почти смешон, однако не настолько, чтобы без промедления отвергнуть его.
Вспоминая потом свою молодость, он сказал: «Я никогда не понимал женщин, а вернее, они меня не понимали. Однако же они всегда были у меня на уме».
А теперь его мыслями завладела лыжница из леса у Фрогнерсетера. Она была полной противоположностью светской кокетке, любила спорт и природу, была отважной и веселой. А какие у нее глаза!
Он знал, что она известная камерная певица. Слышал и о том, что Ева заядлая лыжница и что она дочь одного из выдающихся людей Норвегии, зоолога Микаэля Сарса, профессора Христианийского университета. Еще лучше ему были известны имена ее братьев, профессоров Эрнста и Оссиана Сарсов. О матери Евы, фру Марен, он много слышал еще в Бергене, от людей, которым посчастливилось побывать на ее знаменитых воскресеньях. Но сам Фритьоф еще не встречал никого из этой замечательной семьи, хотя давно уже собирался побывать у профессора Оссиана, чтобы побеседовать с ним о зоологии. Теперь он пожалел, что до сих пор с ним не познакомился. Он страстно желал встретиться с фрекен Сарс и договориться с ней о лыжной прогулке, но прийти прямо к ней в дом без приличного повода? Он даже не был уверен, помнит ли она ту короткую встречу в лесу.
74
Экспедиция на
75