«А когда спустился, она была рядом»,— рассказывал он.
Смолоду, так же как и у Фритьофа, у нее был сознательный и продуманный взгляд на лыжный спорт и на его значение для здоровья народа и воспитания молодежи. Ева считала, что лыжный спорт особенно полезен молодым женщинам, поскольку он укрепляет здоровье и воспитывает самостоятельность. Это видно из опубликованной ею в марте 1893 года в газете «Вердене Ганг»[78] статьи в защиту права женщин ходить на лыжах. Это было первым и последним ее выступлением в прессе, которое к тому же относилось к моменту, когда, казалось бы, у нее не было на это ни особенных причин, ни лишнего времени. Я только что появилась на свет и требовала много внимания, а до отправки Фритьофа в экспедицию на «Фраме» оставалось всего несколько недель, так что все это не должно было оставлять в ее сердце места для чего-нибудь другого. Она горячо отстаивает право женщины самостоятельно совершать походы в лесу и в поле и не видит в этом повода для обвинения в вызывающем поведении. Право женщин заниматься спортом — это их человеческое право. Словом, статья была вызовом обществу, в котором господствуют мужчины, и ее личным вкладом в дело эмансипации женщин. Неожиданное участие в этом деле одной из известных певиц страны произвело впечатление в Христиании.
В новогоднюю ночь Фритьоф вместе с женой совершил переход через гору Нурефьелль. Оба были молоды и легкомысленны и отправились в путь довольно поздно, к тому же не взяв с собой ничего съестного, кроме нескольких кусков «противной замазки» — так Ева обычно называла пеммикан Фритьофа. А собирались они добраться до Хегеварде. Но не успели они дойти до вершины, как стемнело, и прекрасный вид и спуск с горы — все исчезло. Ветер хлестал им в лицо, они потеряли правильное направление. Но хуже всего было то, что они то и дело теряли друг друга, и Фритьоф каждый раз пугался и кричал в темноту: «Ева, Ева!» И голос ее доносился откуда-то издалека снизу.
Они пробирались вперед по склону, поросшему березками, и наконец набрели на какую-то хижину.
«Мне она показалась довольно уютной,— рассказывал позже Фритьоф,— но Ева сказала, что она черная и отвратительная; Тут у нее прибавилось сил, и мы двинулись дальше».
Добравшись через несколько часов до усадьбы звонаря в Эггедале, Ева уже не привередничала. Не успела она присесть на стул, как тотчас же заснула.
«Он, верно, устал, твой парнишка»,— сказал звонарь. «Это моя жена»,— ответил Фритьоф. «Боже правый, это же надо — потащить жену через Нурефьелль в новогодний вечер!»
Но когда на столе появилась еда и Ева почуяла сквозь сон, что это не пеммикан, она положила конец огорчениям звонаря. (9)
Дома Фритьоф был вечно занят работой, и Ева часто оставалась одна. Но, выходя замуж, она получила единственное напутствие от матери: «Помни, что ты жена ученого и никогда не должна претендовать на большее, чем на половину его».
Уж кто-кто, а Марен Сарс это знала.
Часто Ева не получала и этой половины. Днем и ночью он был занят своими планами, и она не смела мешать. Но все-таки они немного стесняли друг друга.
У Евы вскоре должен был появиться ребенок. Радостно мечтала она о новой жизни, которую носила в себе, однако уже на третьем месяце случилось несчастье. Она не пала духом — что ж, и такое бывает, но она молода, сильна, и в следующий раз все будет хорошо. Но и второй ребенок родился преждевременно, помощь при родах была неквалифицированной и мальчик умер через несколько часов. Теперь Ева тяжело это переживала. Она была подавлена и много плакала. Фритьоф пытался ее утешить. Он уверял, что ребенок ему совсем не важен, лишь бы она сама была здорова и весела.
Ева скорбела не только об умершем ребенке. Она была огорчена тем, что останется совсем одна, когда Фритьоф уйдет в экспедицию к Северному полюсу. Ей нужен был ребенок — частичка Фритьофа, если же его не будет, то она должна быть вместе с мужем на борту «Фрама».
У них был прекрасный дом у фьорда, и когда там собирались родственники и друзья, Ева и Фритьоф были самыми веселыми, самыми радушными хозяевами. Никому бы и в голову не пришло, что Северный полюс уже отбрасывает свою тень на них обоих. Они пытались скрыть это друг от друга. Прощание и разлука пугали обоих, но никто из них не проронил об этом ни слова.
В эти годы они жили большей частью очень уединенно. Некоторые старые друзья находили это эгоистичным, другие же посмеивались, но их это не заботило. Плохо стало с деньгами. Больших расходов требовали постройка дома и многое другое. Фритьоф думал также и о том, что надо обеспечить Еву на время экспедиции. Поэтому он хотел подкопить денег, пока еще было время.
Он как раз собирался ехать с докладами и лекциями в Англию, это могло дать немалые средства. Надо только прочесть вдвое больше лекций, чем было задумано, и он вернется богачом. Он собирался читать лекции об экспедиции в Гренландию и об эскимосах, которые стали ему так дороги. Одновременно он хотел пробудить в Англии интерес к экспедиции на Северный полюс.
Ева еще не совсем оправилась от неудачных родов, и, кроме того, поездка вдвоем обошлась бы вдвое дороже, поэтому они решили, что Ева останется с матерью на улице Фрогнерсгате. Дни пролетят незаметно, и тем сладостней будет встреча.
Но как только Фритьоф сел в поезд, он нашел эту разлуку бессмысленной. В письме, наскоро набросанном карандашом в поезде, он умолял ее приехать к нему. Он все устроит, ей нужно только пойти в контору к Александру и взять там деньги.
Ева заболела от тоски. «Если я не буду участвовать в экспедиции к Северному полюсу, я умру, я чувствую это»,— писала она. Но ехать за Фритьофом сейчас она не хотела.
Ее семья была рада хоть немного побыть с ней вместе.
«Мама и Биен нянчатся со мной, а Эрнст весь день напевает мелодии, которые я играю, петь-то, ты понимаешь, я не могу»,— писала Ева мужу. Лучше всего было уединиться с матерью и говорить о Фритьофе. Только с ней Ева могла быть полностью откровенна. Рассказывая матери о днях помолвки, о прекрасном времени, проведенном после этого вместе, она скрашивала себе разлуку.
Фритьоф тем временем читал лекции в Англии, Шотландии и Ирландии. Повсюду лекции давали полный сбор, вызывали интерес слушателей, а газеты посвящали целые полосы организатору Гренландской экспедиции, который теперь собирался в еще более рискованное путешествие. Интерес к экспедиции на Северный полюс был велик. От предложений денежной помощи и других видов поддержки не было отбоя. Это радовало Нансена, но, как правило, он ничего не принимал.
Доклад об эскимосах вызвал настоящую сенсацию. «Кажется, я сурово говорил о миссионерах и развитии цивилизации,— писал он из Бирмингема.— Но доклад был хорош и хорошо принят».
Он навестил родственников своей невестки — жены Александра, которые встретили его очень радушно.
«Это очень добрые люди, которые изо всех сил стремятся быть приятными. Но, боже мой, до чего они скучны, по большей части».
Он тосковал по Еве, и поэтому все окружающие люди казались ему несносными.
Но вдруг случилось нечто волнующее. В гостиной этой семьи было много безделушек и фотографий в рамках, расставленных повсюду, как в большинстве английских домов, и посреди всех этих совершенно неинтересных ему портретов он увидел на одном из столиков фотографию. «Я — к ней, и долго стоял и смотрел на нее, у меня чуть не брызнули слезы из глаз. В тот миг я желал, чтобы все эти люди провалились ко всем чертям, тогда я мог бы поцеловать портрет. Ведь это была ты!»
У Фритьофа для мамы было удивительное прозвище. Оно встречается почти во всех его письмах к ней. Он называл ее «Ева-лягушка».
«Дорогая, трогательная моя Ева-лягушка! — пишет он из Бирмингема.— Не мучай ты себя домашними заботами, о которых я не могу без боли читать. Я ведь теперь так много зарабатываю, а к тому же, когда мы вместе этим займемся, вот увидишь, дело пойдет на лад. Да ну их к чертям, все эти проклятые деньги.
78