После ужина курильщики опять уходили в камбуз, а тем временем кают-компания превращалась в тихую читальню. Библиотека была богатой, и ею довольно часто пользовались. Часов в восемь принимались играть в карты или другие игры, которые продолжались до самой ночи. Кто-нибудь садился за пианолу и извлекал из нее великолепные мелодии. Или Юхансен брал аккордеон и радовал нас хорошей музыкой. Его коронными номерами были: „О, Сусанна" и марш „Переход Наполеона через Альпы".
Примерно в полночь все расходились спать, а вахтенные занимали свои посты. Каждый должен был простоять на вахте один час. Работа эта была не особенно трудной — сделать запись в вахтенном журнале да если собаки залают, посмотреть, не медведь ли пришел. Через каждые четыре часа вахтенным приходилось спускаться на лед для метеорологических наблюдений».
Первое торошение началось 9 октября. Раздался оглушительный грохот, шхуна содрогнулась. Все выскочили на палубу. «Фрам» выдержал натиск великолепно. Корабль медленно поднялся на несколько футов, но тут лед не выдержал и проломился. Торошение продолжалось, гремело на все голоса, шхуну сотрясало.
«Как-то даже уютно и хорошо, когда сидишь и слушаешь весь этот шум, а сам знаешь, что шхуна выдержит. Мысль, что торошение в значительной степени вызывается приливо-отливными явлениями, неоднократно уже высказывалась другими полярными исследователями. Во время дрейфа „Фрама" у нас было гораздо больше возможностей, чем где-либо, для изучения этого явления, и на основании нашего опыта можно утверждать, что приливо-отливные явления в значительной степени вызывают движение и торошение льда».
Хотя Нансен и писал, что «один день похож на другой», все же путешественники не страдали от однообразия. Иногда, если подходил медведь, собаки поднимали страшный шум. Тогда Нансен быстро, на ходу, натягивал одежду и хватался за ружье.
Собака Квик исправно приносила щенят, а когда они подрастали, их нужно было приучать ходить в упряжке. Нансен не раз принимал участие в испытании упряжек. Его швыряло то на спину, то на живот, а упряжка, обежав вокруг торосов, выносила его назад к шхуне. Нансену здорово доставалось, зато скучать не приходилось.
С особым вниманием все следили за дрейфом «Фрама». Путь его на карте представлял собой зигзагообразную линию. Порой судно относило на юг так далеко, что Нансен приходил в отчаяние. В одном вопросе предположение Нансена не подтвердилось, а этот вопрос был одним из самых важных. Нансен полагал, что Ледовитый океан мелководен. Глубина 480 футов, измеренная в 1881 году экспедицией Де Лонга, считалась предельной.
Но Нансен обнаружил большие глубины. Имевшиеся на судне тросы не доставали до дна. Глубина могла здесь достигать 6000 футов, а возможно, и более. Ранее Нансен предполагал, что морские течения сильно влияют на водные массы этого мелководного океана и что впадающие в него сибирские реки относят лед значительно дальше на север. В дневнике он писал: «Колумб открыл Америку благодаря ошибке в расчетах, к тому же не им самим выполненных. Бог знает, к чему приведет моя ошибка. Но я снова повторяю: сибирский плавник в Гренландии не обманет. Мы должны идти тем же путем».
Но вот они оказались в более северных широтах, и настроение улучшилось.
Первый сочельник принес с собой 37-градусный мороз и дивную лунную ночь. «Первое рождество так далеко от дома. Как я стосковался! Мы находимся на 79°11'. На две минуты южнее, чем были шесть дней тому назад. Дрейфа нет».
На корабле царило необычайно торжественное настроение. Все, конечно, вспоминали своих близких, но старались не показать этого товарищам. Все свечи и лампы были зажжены. Стол был накрыт с невиданной роскошью. Обед состоял из пяти блюд и разных деликатесов, а на ужин были поданы кофе, сигары и, наконец, горы рождественских пирожков.
Самый торжественный момент настал, когда появились два огромных ящика с подарками для всех путешественников от матери и невесты Скотт-Хансена.
В последний день этого года Нансен записал в дневнике:
«Вот и Новый год пришел-таки. Да, долог был этот год, много было и хорошего, и плохого. Начался он хорошо, появилась маленькая Лив. Зато как тяжело было расставаться! С тех пор я все тоскую и тоскую.
Мы прошли на север не так далеко, как хотелось бы. Но все же дело идет хорошо. Разве наши надежды и расчеты не оправдались сверх всякого ожидания? Жаль только, что несет нас и вкривь и вкось, не так, как я думал. Новогодняя ночь так прекрасна, что лучше не бывает. Через все небо перекинулась волнующаяся цветная лента северного сияния. Ярче всего она в северной части неба. Тысячи звезд мерцают на синем небе среди сполохов, и мертвенная ледяная равнина бесконечно и безмолвно исчезает в темноте ночи. Покрытый инеем такелаж „Фрама" четко вырисовывается на фоне темно-синего небосвода».
Во время рождественской недели вся команда отдыхала. Но 3 января Нансен и Свердруп решили, что с отдыхом пора кончать. Долгое безделье во время полярной ночи могло бы пагубно отразиться на психике людей.
Нансен любил полярную ночь:
«Северное сияние раскинулось по всему небосводу серебряной пеленой, которая то желтеет, то зеленеет, то становится красной, то быстро свертывается, то снова колышется серебряной лентой. Вот заиграло оно языками пламени высоко, в самом зените, вот метнуло яркий луч прямо над грризонтом. Затем пелена растворяется и пропадает в лунном свете.
Будто слышится вздох какого-то далекого духа. Лишь кое-где проплывает облачко света, неясное, расплывчатое, словно призрак. Но вот снова облака растут, опять мечут молнии, опять продолжается эта бесконечная игра. А кругом вечная тишина, потрясающая душу, как симфония бесконечности».
Порой в душу закрадывалась усталость. Причиной этого была тоска по Еве. «Устал я от твоей холодной красоты,— вздыхал временами Нансен,— стосковался я по жизни...»
Однажды Амундсен воскликнул: «Не правда ли, мы самые счастливые люди на свете! Забот мы не знаем, все у нас есть». Скотт-Хансен согласился с ним, Юэлл же особенно радовался тому, что здесь их не тревожат ни суды, ни векселя, ни кредиторы.
Нансен некоторое время прислушивался к их разговору. Да, думалось ему, жизнь среди льдов имеет много преимуществ. Великолепный покой, жизнь, словно в монастыре, удаленном от внешнего мира. Но дома есть человек, который ждет... Нансен ушел в каюту, достал фотографии и письма Евы. «Сегодня маленькой Лив исполняется год. Дома конечно, праздник, а я сижу здесь. Беспокоятся ли они обо мне? Догадываются ли, где мы сейчас?»
Во время родов Нансен был все время рядом с Евой, и никогда не забыть ему того мгновения, когда она открыла глаза и спросила: «Ребенок жив?» — «Да, слышишь, кричит»,— ответил он.
«Твое лицо осветилось улыбкой, ты никогда не была так прекрасна, как в это мгновение. А когда увидела ребенка, расплакалась от счастья и прошептала: „Ты только никому не рассказывай, знаешь, я никогда не видела ничего более прекрасного"».
Нансен сидел, погрузившись в воспоминания, когда Педер, просунув голову в дверь, сказал: «На небе какая-то необыкновенная звезда». Нансен вышел посмотреть на нее. Прямо над краем льда, на юге, светился яркий красный огонь. Он мерцал и все время менял окраску. Это впервые показалась над горизонтом Венера.
«Удивительно, что она взошла именно сегодня. Это, должно быть, звезда Жизни[82], звезда Лив, так же как Юпитер — звезда домашнего очага».
Дрейф то повергал Нансена в отчаяние, то снова возрождал в нем надежду. Вся команда с интересом следила за дрейфом «Фрама». Если судно дрейфовало к югу и данные наблюдений показывали, что за несколько месяцев они почти не продвинулись на север, Нансен начинал думать, что где-то поблизости есть суша. Это объяснило бы характер течений в этом районе. Но стоило дрейфу принять северное направление, как настроение поднималось и мысль о «суше» исчезала. У Нансена зрел план достичь полюса на собачьих упряжках, но время для этого еще не пришло, надо было внимательно проследить, как далеко на север продрейфует судно летом. Если «Фрам» всерьез начнет нести не в ту сторону, значит, отступать будет некуда.