Наконец-то наступил великий миг — они дошли до открытой воды. Но тейерь они встали перед печальной необходимостью распрощаться с последними двумя собаками.
«Верой и правдой служили они нам всю дорогу, трудились, не жалея себя, и вот, когда впереди забрезжили лучшие дни, они должны расстаться с жизнью».
Забить их, как других собак, они не могли. Юхансен взял собаку Нансена, а Нансен собаку Юхансена, и, разойдясь в разные стороны за торосы, они застрелили их. Затем, связав каяки вместе, вышли в море. Но земли достигли только через неделю.
«Невозможно высказать словами, что мы почувствовали, когда наконец, прыгая с одной гранитной глыбы на другую, обнаружили в укромном месте среди камней мох и цветы — чудесные большие маки и камнеломки».
Нансену неволько вспомнилось то утро, когда он впервые ступил на твердую землю после многодневного дрейфа вдоль восточного побережья Гренландии. Сейчас он испытывал то же чувство радости.
«Прежде всего мы подняли на этой пустынной земле норвежский флаг. Затем принялись готовить праздничный обед».
Они выбрались на западные острова Земли Франца-Иосифа. Самый большой из них они назвали в честь Торупа.
Сначала путешественники пытались плыть вдоль берега на каяках, но скоро им встретились сплошные льды, и каяки пришлось тащить волоком. Наконец они вышли к открытой воде, связали лодки и поставили парус.
«Время шло. Вряд ли удастся до осени выйти к людям. Решили зазимовать здесь».
Запасов осталось немного, но зато здесь в изобилии водились птицы, а в море было полно моржей. Теперь им нужно было не только мясо этих огромных животных, но и шкуры. Связав каяки, они вышли в море за огромным секачом. Борьба оказалась нелегкой; они выпустили немало пуль, прежде чем убили моржа. Но когда они подплыли к туше, чтобы зацепить гарпуном, она исчезла под водой.
Молча гребли они к берегу, «и в тот день уже не пытались охотиться на моржей с каяка».
Вскоре заметили они огромного моржа, выползшего на лед. За ним появились другие и расположились рядом. Они долго ревели и вообще производили невообразимый шум, пока наконец не угомонились и не заснули.
Пока моржи успокаивались, охотники успели взять полуденную высоту солнца. Затем они осторожно подкрались к стаду. Нансен с первого выстрела прикончил одного из моржей, раздробив ему затылок, Юхансен же лишь ранил своего моржа. Кровь хлынула из носа и рта, морж уткнулся огромными бивнями в лед.
«Круглые глаза моржа выражали такую кроткую мольбу и беспомощность, что весь охотничий пыл пропал. Выстрел в ухо прикончил его, но до сих пор меня преследуют его глаза. В них как будто слилась мольба всего моржиного племени о пощаде. Но он осужден на гибель; человек — враг его».
Вскоре начали наведываться медведи, так что зимовщики настреляли их порядочно. Затем они начали складывать из камней хижину. Инструментов было мало, почти все приходилось делать голыми руками. Ломом им служил кусок полозьев от саней, а киркой была моржовая лопатка. Вот так и выкапывали они вмерзшие в землю камни и перетаскивали их вниз, к месту постройки. Мха и лишайника, чтобы затыкать щели, кругом было достаточно, и убогая хижина хоть и медленно, но все же росла.
Тут пригодилось все, чему выучился Нансен у гренландских эскимосов. Из ледяных глыб сложили низкий туннель, по которому можно было попасть в хижину лишь ползком, на полу постлали медвежьи шкуры.
«Гостиная» была настолько велика, что Нансен мог в ней спать вытянувшись во весь рост и свободно стоять.
Из моржового сала натопили жиру для светильников и для еды, а медвежатина была отличной пищей. В конце сентября они настреляли столько медведей, что мясных запасов наверняка должно было хватить на всю зиму. Поэтому остатки провианта, взятого с корабля, можно было оставить про запас на дорогу.
Так началась их жизнь в этой зимней берлоге.
Меню у них было очень простое. Утром варили из медвежатины бульон, вечером готовили жаркое. В основном питались мясом, а когда хотелось жира, макали кусочки мяса в моржовый жир или выуживали шкварки из светильников.
«Мы находили шкварки необыкновенно вкусными и называли пирожными».
Заняться было нечем, оставалось только спать, есть и лежать в мешках. Изношенное грязное платье уже не спасало от морозов за стенами хижины. Но когда бывало не слишком ветрено, то они с удовольствием выходили прогуляться. За эти месяцы записей в дневнике почти не прибавилось — условия существования не вдохновляли да к тому же казалось, что на холоде мозг застыл.
Только природой восхищаться они не уставали.
«1 декабря.
В последние дни погода удивительно хороша, и бродишь перед хижиной без конца. Лунный свет превращает эту ледяную страну в сказочный мир. Вон в тени грозно нависшей горы примостилась наша хижина, зато льды вокруг и фьорд залиты серебристым лунным светом. Снежные холмы и гребни так и светятся. Призрачная красота, словно это какая-то вымершая планета, вся из сверкающего мрамора».
Все на свете относительно, в том числе и представление о тепле. В хижине температура никогда не поднималась выше 0°. Полом служил лед, а со стен и потолка прямо на спальные мешки капала ледяная вода.
Больше всего соскучились они по книгам. Все небольшие альманахи и календари, взятые с собою, они давно выучили наизусть.
Но снова и снова принимались их перечитывать. По крайней мере видишь печатные буквы! Зато для размышлений было достаточно времени, и не всегда удавалось побороть в себе тоску по дому. Оставалось только поверять ее дневнику.
«Зимним вечером она сидит у лампы и шьет. Рядом с ней играет с куклой голубоглазая девчурка с золотистыми волосами. Мать ласково смотрит на нее и гладит по головке. На глаза наворачиваются слезы и каплями падают на рукоделье... А здесь рядом спит Юхансен и улыбается во сне. Бедняга, он наверняка дома, празднует рождество. Что же, спи, досматривай сны. Пройдет же когда-нибудь зима, наступит весна, весна жизни».
Пришло рождество, тоска по дому усилилась.
«Вторник, 24 декабря, 2 часа дня, температура —24°, облачность 2 балла, ветер восточный, 7 метров.
Вот и сочельник. На улице мороз и метель, у нас в хижине тоже холодно и дует. Как здесь уныло!
Дома сейчас звонят рождественские колокола. Я слышу, как плывет в воздухе этот звон. Какой чудесный звук.
...Вот зажигают свечи на елке. Вбегают ребятишки и радостно пляшут и веселятся вокруг елки. Когда вернусь домой, я непременно устрою на рождество детский праздник.
Мы тоже празднуем рождество, в меру наших возможностей. Юхансен вывернул нижнюю рубашку наизнанку, а верхнюю рубашку надел под низ. Я тоже надел «чистое» — кальсоны, которые подержал в теплой воде. Помылся, истратив четверть чашки воды, а снятые кальсоны использовал как губку и как полотенце. Теперь чувствую себя, точно заново родился, одежда уже не липнет так сильно к телу. На ужин у нас была рыбная запеканка из рыбной и маисовой муки, заправленная вместо масла моржовым жиром. На десерт — хлеб, поджаренный на ворвани». Только по праздникам, на рождество и Новый год, они позволяли себе взять кое-что со склада.
В новогоднюю ночь Нансен пишет:
«Сейчас в Норвегии колокольным звоном провожают старый год. У нас вместо колокола ледяной ветер завывает над снежными равнинами. Он дует с такой силой, что снежные вихри взлетают до неба. А круглая луна медленно, безмятежно переплывает из старого года в новый».
Грянули жестокие морозы, таких ни разу еще не бывало. Нансена угораздило отморозить кончики пальцев. Но это была не единственная беда. Одежда натерла до крови все тело. Хуже всего дело обстояло с ногами. Штаны так натирали кожу, что с внутренней стороны ляжки кровоточили. Они протирали раны мхом, намоченным в воде, нагретой в чашке над светильником. Но раны не заживали.