«Только сейчас я понял, какое, в сущности, замечательное изобретение мыло».
Однако со здоровьем у них было как нельзя лучше, а главное — мужество не покидало их. Нансен был совершенно спокоен за «Фрам», который он оставил под командой Свердрупа, уверен он был и в собственном возвращении. По его расчетам, «Фрам» должен был вернуться домой в августе, а к тому времени, если не раньше, и они доберутся до дома.
В феврале понемногу начали собираться в поход. Надо было починить одежду. Нансен был прямо-таки счастлив, когда из небольшого кусочка шнура получилось целых двенадцать ниток. Теперь хотя бы ветрозащитная одежда будет в порядке.
Запасы мяса и ворвани стали иссякать. Пришлось экономить ворвань и готовить горячую пищу только раз в сутки.
Тут как долгожданный подарок приближающейся весны к хижине подошел медведь.
«Он раздумывает, не войти ли в дом»,— сказал Юхансен и выстрелил в щелку двери. Медведь взревел и бросился наутек, Нансен помчался за ним вдогонку, но потерял след. Когда он возвращался к хижине, к нему подбежал Юхансен и сказал, что пристрелил медведя, но, подоспев к тому месту, где Юхансен оставил медведя, они увидели, что он удаляется в сторону большого ледника. Нансен еще ни разу не видел, чтобы убитый медведь так быстро бегал. Он бросился догонять его и успел всадить в него еще несколько пуль, но медведь не замедлял своего бега. Добравшись до самого гребня ледника, медведь вдруг упал и покатился вниз, все быстрее и быстрее, прямо к тому камню, на котором стоял Нансен. Перевернувшись через голову, медведь растянулся у самых ног Нансена. Он был мертв.
Мяса этого медведя хватило на шесть недель. Тех медведей, которые забредали к хижине, зимовщики теперь только отпугивали выстрелами.
Наступала пора трогаться в путь, и нужно было спешно приводить в порядок снаряжение. Нансен составил краткое описание своего похода и написал письмо Еве. То и другое положил в латунную трубку и подвесил к потолку хижины.
19 мая сани стояли наготове у самого выхода. Нансен и Юхансен выползли из зимней берлоги, с тем чтобы уже не возвращаться в нее.
Впоследствии, когда Нансена спросили, как они выдержали эту зимовку, он по привычке пожал плечами и с улыбкой ответил: «Да, знаете, пожалуй, было скучновато».
Тело после долгого бездействия было еще вялым и скованным, сани казались тяжелыми, так что за день поначалу проходили мало. Через несколько дней они подошли к мысу, который был им виден из хижины, но оттуда они не могли разобрать, что это такое — облака или горы. Весной на белой поверхности показались темные пятна, и тогда стало ясно, что это горы. Этот мыс назвали они мысом Доброй Надежды, так как надеялись найти там выход к морю. Надежда их оправдалась. С горного хребта они увидели открытую воду, а вдали еще какую-то землю.
Лед был ненадежен, и Нансен шел впереди, прокладывая путь. Вдруг он провалился — с лыжами на ногах. Юхансен отстал, чтобы закрепить груз на санях, и не слыхал крика о помощи. Нансен проваливался в кашу изо льда и воды все глубже и глубже. Он уже думал, что пришел конец. Он барахтался в воде, стараясь удержаться на поверхности, и звал на помощь. Наконец прибежал запыхавшийся Юхансен. Он подоспел как раз вовремя.
Вскоре они снова чуть было не распростились с жизнью. Весь день они плыли под парусом, а под вечер высадились на кромку льда, чтобы поразмяться и прикинуть, каким путем двигаться дальше. Они стояли на торосе, как вдруг Юхансен закричал: «Каяки относит!»
В один миг они сбежали к воде. Но каяки были уже далеко, и их быстро уносило течением.
«Держи часы!» — крикнул Нансен, скинул с себя часть одежды и бросился в ледяную воду. Ветер дул со льда и подгонял легкие, с высокими бортами каяки. В одежде плыть было очень трудно, и расстояние между Нансеном и каяками не уменьшалось. Он уже было решил, что все пропало. Но продолжал плыть дальше: если упустить каяки, на которые вся их надежда, то не будет никакой возможности двигаться дальше. Утомившись, Нансен поплыл на спине. Плывя, он видел, как его товарищ на берегу в волнении ходит взад и вперед.
Потом Юхансен говорил, что это были самые страшные минуты в его жизни. Напрягая последние силы, Нансен в конце концов настиг каяки, но когда он попробовал перелезть через борт, тело отказалось повиноваться. Думая, что теперь пути назад все равно нет, он собрал остатки сил, перекинул ногу через борт и ввалился в лодку.
«Теперь я был в лодке, но до того закоченел, что не мог грести. Да и нелегкое это было дело — действовать веслом одному, поскольку каяки были связаны, но и развязывать их было некогда, я просто замерз бы раньше, чем справился с этим делом».
Его так трясло от холода, что зуб на зуб не попадал и он почти терял сознание, но все-таки заставил себя взять весла, и понемногу лодки стали все же приближаться к кромке льда. Вдруг впереди он заметил двух чистиков. Соблазн оказался слишком велик. Дичь на ужин, когда запасов осталось так мало! Он схватил ружье и одним выстрелом убил сразу двух.
Юхансен вздрогнул, а когда увидел, что Нансен гребет от берега, подбирая убитых птиц, то подумал, что тот рехнулся.
Когда он наконец выгреб к кромке льда, силы окончательно оставили его. Юхансен сорвал с него мокрую одежду, надел сухое. Расстелил на льду спальный мешок, запихал в него Нансена, набросил на него парус, палатку и все, что попалось под руку. Нансен дрожал и икал от холода, но понемногу согревался. И пока Юхансен готовил ужин из убитых чистиков, он заснул безмятежным сном.
Здесь было сильное вдольбереговое течение, так что приходилось быть осторожными и выжидать смены приливов, чтобы избежать встречного течения. Море кишело моржами. И плыть поодиночке путешественники не рисковали. Запас мяса значительно уменьшился, и, воспользовавшись удобным случаем, они застрелили пару молодых моржей. Но матери не хотели бросать убитых детенышей. Жалобно плача, как люди, они подталкивали перед собой мертвых моржат и вместе с ними исчезали в глубине. Нансен отыскал другую стаю, и, наученные неудачей, на этот раз они застрелили и самку.
Чтобы продвигаться побыстрее, они решили плыть поодиночке, но пробираться между моржами было и нелегко, и небезопасно. Однажды у самого борта каяка Нансена внезапно вынырнул огромный секач. Секач стал бить клыками по каяку и пытался его опрокинуть. Нансен ударил его веслом по голове, но морж и ухом не повел. От следующего удара клыков каяк чуть не опрокинулся. Нансен схватился было за ружье, но тут морж скрылся так же быстро, как и появился. И вовремя: в каяк начала просачиваться вода, и если бы Нансен не успел доплыть до льдины, то лодка пошла бы ко дну.
17 июня они снова достигли суши, и утром Нансен отправился разведать местность. Над ним проносились стаи кайр, и слабый ветер доносил до него птичий гомон. Это была пустынная земля, покрытая огромными ледниками, дремлющая под покровом туманов во всйм своем арктическом величии. По ней еще не ступала нога человека.
И вдруг среди этого птичьего шума и гама ему послышался совершенно другой звук. Он походил на лай собаки. Но звук этот исчез. Должно быть, почудилось, решил Нансен. Он прошел еще немного. И опять тот же звук. Сначала короткое тявканье, а затем заливистый лай.
Сомнений не было. Нансен побежал к Юхансену, тот еще не вылезал из спального мешка.
Собаки? Здесь? Уж не бредит ли Нансен?
Что бы ни говорил Юхансен, а Нансен пойдет и посмотрит, вот только перекусит немного.
Гам чистиков и кайр да резкие крики моевок — вот все, что он слышал, когда после завтрака снова вышел на разведку. Видно, все-таки он ошибся. Они считали, что находятся на Земле Джиллеса. Не может быть и речи о встрече с людьми так далеко на севере. Но что это? Свежие следы на снегу. Не лисьи и не волчьи, без сомнения. Нансен пошел по следу. И вдруг снова собачий лай, более отчетливый, чем в тот раз. Теперь-то он был совершенно уверен, что не ошибся.