Но вот пришла телеграмма:
«Шервей, 20.8.1896
Доктору Нансену
Фрам прибыл сегодня в хорошем состоянии. Все хорошо. Сразу выходим в Тромсё. С возвращением на родину.
Отто Свердруп».
Сперва Нансен не мог вымолвить ни слова. Комок подступил к горлу. Затем воскликнул: «„Фрам" вернулся!» Все вскочили. Юхансен просиял в улыбке, а начальник телеграфа, который сам доставил телеграмму на яхту, наслаждался впечатлением, которое произвела принесенная им новость. А Нансен уже был в каюте Евы. «Фрам» вернулся! Нет, просто не верится. Он снова и снова перечитывал телеграмму. Невыразимая благодарность переполняла его. «Фрам» вернулся — разнеслось по гавани, по городу, по всему миру.
Члены экипажа «Фрама» не меньше радовались, узнав, что оба их товарища вернулись на родину неделей раньше. Все вышло, как и предполагалось. В конце мая команда подорвала лед вокруг шхуны, к 12 июня лед уже стал настолько податливым, что кораблю удалось немного сдвинуться. Потом снова началось торошение и шхуну зажало льдом. Но это продолжалось недолго, сжатие немного ослабло, льды начали разрежаться, расходиться, и шхуна медленно, миля за милей, стала продвигаться к открытому морю. 13 августа, в тот же день, когда Нансен и Юхансен прибыли в Вардё, «Фрам» вышел изо льдов. С корабля дали в знак прощания с Арктикой салют, и «Фрам» взял курс на Норвегию.
При встрече с первой же шхуной они спросили, что слышно о Нансене и Юхансене. Но их ничем не могли порадовать. У мыса Холланд им встретилась экспедиция Андрэ[93] на корабле «Вирго». Андрэ со своим капитаном поднялись на «Фрам». Но и они ничего не слыхали о судьбе двух норвежцев.
Как только «Фрам» бросил якорь в гавани Шёрвей, Свердруп и Бернтсен кинулись на телеграфную станцию. Была половина третьего ночи, и пришлось довольно долго стучать в дверь, пока наконец в окне не показалось чье-то заспанное лицо. «Черт знает что за жизнь, ночь ведь!»— проворчал телеграфист. «Да, вы правы,— ответил Свердруп.— Но впустите нас, пожалуйста, мы с „Фрама"».—«Что же вы сразу не сказали?» Свердруп спросил, не слышно ли что-нибудь о Нансене и Юхансене. «Да, у меня есть что сообщить,— ответил телеграфист.— Они прибыли в Вардё 13 августа, а теперь находятся в Хаммер-фесте».
«Нансен вернулся?!»— так и подпрыгнул Свердруп. Он бросился на корабль, чтобы сообщить новость остальным. Вскоре он вернулся с Блессингом, Могстадом, Скотт-Хансеном и Бернтсеном. Неужели Нансен и Юхансен и вправду вернулись? Что за день! Радость какая! Какое совпадение, они вернулись в Норвегию как раз в тот день, когда «Фрам» выбрался изо льдов! Все были несказанно рады и растроганы.
В ознаменование этой новости с «Фрама» прогремели два выстрела, их сопровождало громкое «ура». Когда на следующий день яхта «Отариа» бросила якорь в Тромсё, «Фрам» был уже там — обветренный, крепкий и невредимый.
В корабельном журнале Нансен писал: «Не берусь описать последовавшую за этим встречу. Думаю, что у всех у нас было одно чувство — вот мы опять вместе! Мы в Норвегии! Мы справились с нашей задачей».
А Ева! Чем все это было для нее?
У меня сохранилось ее письмо к Анне Шёт, которая жила тогда со мной в Готхобе. Письмо это из Тромсё, написано на следующий день после того, как Ева прибыла туда на яхте «Отариа».
«Дорогая Анна! Наконец-то удалось улучить минуту поделиться немного с тобой впечатлениями о моей замечательной поездке. Все точно во сне, я на седьмом небе. Кто бы мог подумать, что бывает такое счастье! Беда только с этими злосчастными празднествами. В Хаммерфесте и Тромсё отпраздновали, теперь на очереди другие города. К счастью, Нансен решил нигде, кроме Тронхейма и Бергена, не останавливаться.
Боюсь, что домой мы доберемся только через две недели, не раньше. «Фрам» хотят привести в порядок. Мы с Нансеном живем на элегантной яхте у очень милых людей. Ради нас они готовы из кожи вон вылезть. Они доставят нас в Тронхейм, оттуда нас вместе с «Фрамом» отбуксируют в Христианию. Между нами говоря, «Фрам» похож на свинарник. Представь себе, мой муж выглядит великолепно — толстый, откормленный, здоровый. А я-то думала, что увижу настоящий скелет. Боже, какое счастье ходить по земле!
Надеюсь, с Лив все хорошо, я все боюсь, вдруг она заболеет. Дорогая, ты уж присмотри за ней и привези на набережную в торжественный день здоровой и красивой. Ты уж постарайся, чтобы пустили на набережную и чтобы Ялмар Вельхавен и Александр были с нею. Узнай в полиции, не может ли там случиться давка, не задавят ли малышку, если так, то пусть лучше сидит в экипаже. Одень ее потеплее, там, наверное, будет холодно. Передай привет Лив от папы и от мамы, скажи ей, чтобы не забыла назвать его папой. Передай привет маме и всем домашним от нас обоих. А самый большой привет тебе от
твоей Евы.
Письмо бестолковое, но сама понимаешь...»
Тысячами поступали все новые и новые поздравительные телеграммы. От Бьёрнстьерне Бьёрнсона — даже в стихах:
Плавание вдоль берегов Норвегии к Христиании превратилось в триумфальное шествие. «Повсюду нас ждала сердечная встреча. Начиная с нарядно одетой публики на пароходах и кончая простыми рыбаками, которые махали нам из лодок».
Нансен с трудом переносил всю эту шумиху. Сам он, конечно, предпочел бы вернуться домой незаметно. Иногда его охватывал страх, что это никогда не кончится.
«Но вот там, на поручнях яхты, сидит Ева, ее силуэт вырисовывается на фоне пылающего заходящего солнца и вселяет в меня покой и уверенность».
9 сентября «Фрам», сопровождаемый сотнями больших и малых судов, бросил якорь в Христианияфьорде. Повсюду развевались флаги, грохотал салют, гремело «ура», мелькали платки и шляпы. Всю дорогу от Фердера до столицы Нансен и его товарищи простояли, сняв шляпы, и то и дело кланялись, кланялись, кланялись...
Проходили мимо Люсакера и Свартебукте. Там дом, знакомый берег. «Фрам» неторопливо вошел в Пипервик[94]. Набережная и причал черны от огромного стечения народа, вся гавань усеяна лодками, повсюду флаги, вымпелы. И нескончаемые восторженные приветствия. Суда военного флота дали по тринадцати залпов. С Акерхуса прогремели пушки, им ответило эхо с гор, и тринадцать полярников ступили на почетное возвышение. Хор пропел церковный гимн, затем — государственный гимн Норвегии «Да, мы любим», который подхватили тысячи людей, стоявших на набережной с непокрытыми головами. Мэр Христиании, выступивший с торжественной речью, взволнованно благодарил Нансена. Длинная вереница карет, запряженных холеными конями, потянулась по разукрашенным улицам, под несмолкаемые приветствия народа. Но в центре главной улицы Карл-Юхансгате, где стояла гостиница сестер Ларсен, Нансен разглядел в окне дорогое ему лицо. Он выскочил из кареты, взбежал по лестнице и обнял старую Марту Ларсен.
Перед университетом кортеж снова остановился. Один из профессоров выступил с приветствием, студенты увенчали венками «героев ледяной пустыни». Затем процессия поднялась в гору ко дворцу, где их сердечно встретил король Оскар II и пригласил всех на торжественный обед.
Вечером город был иллюминирован. Всюду проходили факельные шествия. Вдоль Драмменсвейн Нансена и Еву сопровождала факельная демонстрация. Я уже спала у мамы на руках, когда они наконец отправились домой, в Люсакер.
«Я стоял на берегу фьорда, шум праздника остался позади, кругом молчал лес. Где-то на острове догорал приветственный костер, а у ног плескалось море, нашептывая: вот ты и дома».
Мой дядя Эрнст Сарс как-то сказал мне: «Путешествие твоего отца вечно будет окружено ореолом славы. Будет еще много экспедиций, другие люди совершат новые подвиги. В конце концов весь земной шар будет изучен. Но великое приключение никогда не повторится».
93
94
Пипервик — небольшой залив Ослофьорда, один из трех заливов (Бьер, Пипер и Фрогнер), на берегах которых лежит Осло.