Но офицеры и партия правых, как говорила моя шведская подруга, в национальном угаре «бряцали саблями», и одно время носилось множество различных слухов. Я помню, как отец вбежал в дом с возгласом: «Теперь можно седлать лошадей!» Слава богу, дело ограничилось мобилизацией. Но и это было достаточно неприятно.
Возбуждение проявилось в обеих странах по-разному. Отец чувствовал, что в эти дни в Швеции его не очень-то жаловали. Каждое утро на столе лежали кучи вырезок из шведской прессы и писем, большей частью анонимных. В них не скупились на различные ругательства. Но все эти письма, за редким исключением, тут же отправлялись в мусорную корзину. Однако когда один шведский друг отца, которого он очень ценил, вернул ему его фотографию, отцу было неприятно. Он не испытывал ни горечи, ни раздражения — он был глубоко опечален.
Швеция не признала разрыва унии и на просьбу о том, чтобы один из Бернадотов занял норвежский трон, не ответила. И поэтому в полной секретности министр Ведел начал осторожно прощупывать почву относительно датского принца Карла.
Все зависело от того, развяжет ли Швеция войну и какую позицию займут зарубежные страны. Шведские сторонники войны были так агрессивно настроены, что для мирного разрешения конфликта необходимо было привлечь великие державы. Нансена снова послали в Копенгаген, и снова с «секретной миссией». Поначалу рассчитывали, что он отправится в Лондон, но из-за дальнейших событий эта поездка была отложена.
Маме нелегко было расставаться с отцом в это лето, но отец решил, что нам лучше уехать в Сёркье. Оба они были огорчены — отец потому, что не мог помочь нам устроиться в горах, а мама потому, что видела, как он устал и измучен, как смутно будущее. Отец старался успокоить ее. Уже 10 июля он писал ей:
«Политическая обстановка несколько спокойнее, чем ожидалось. Воинственные настроения в Швеции, поутихли, и теперь все отложено до будущего года. Пока оттуда не поступало никаких тревожных сведений.
Едва написав это, я должен был отправиться в английское консульство, где узнал хорошие вести от английского правительства. Мне сообщили, что оно использует все свое влияние для мирного разрешения нашего дела, и есть надежда, что оно вскоре будет достигнуто. Телеграмма из Лондона пришла в ответ на мое письмо, а значит, мы можем спокойнее относиться к делу и не бояться неожиданного нападения».
А мама посылала из Сёркье краткие отчеты о нашей жизни.
«У нас все великолепно, ничего не делаем и ужасно много едим. Вчера приехала Анна Шёт, мне очень это приятно. Почти весь день ловили рыбу, а после ужина пойдем гулять, захватив с собой кофе и бутерброды.
Я тут совсем соскучилась по газетам, а новых не будет до вторника. Как бы хотелось, чтобы ты был здесь, конечно, завершив все дела! Потом, осенью, мы с тобой, с Лив и Коре, счастливые, снова зашагаем ярким днем в горы, а вечером возвратимся при луне домой, усталые и голодные. А потом — ужин и покой.
В этом году ведь так и будет, правда же? С нетерпением жду нашей встречи, как самой большой радости. Если бы ты ждал меня так же, как я тебя... Но вокруг тебя столько дам, и тебе так легко забыть свою некрасивую старушку. Впрочем, это я в шутку».
Конечно, это было сказано в шутку, но за шуткой было немножко и правды. Мама слишком хорошо знала отца. Его письма были уже не такими, как раньше. Мысли его были заняты совсем иным.
«5.7
Уже поздно, я очень устал, и нет сил уложить вещи. Но завтра встану рано и все упакую. А вечером уеду в Копенгаген. Келти и Джильмур гостили здесь несколько дней, мы приятно провели время. Вчера я показал им Холменколлен, а сегодня смотрел с ними «Королеву». С нами был Александр.
Никаких особых изменений в политике нет. Мы еще не знаем, чего хочет Швеция, но Англия и Германия (то есть кайзер), кажется, настроены к нам благожелательно и не допустят войны».
Письма того времени отражали нашу жизнь в Сёркье, а также работу и настроение отца. Мама так писала отцу:
«Сёркье, 17 июля Мне неприятно вспоминать, что ты расстался с нами не в духе. Так плохо выглядел, весь день ходил хмурым и о чем-то думал. Иногда я здесь себя упрекаю, что мне тут так хорошо, никаких забот, и все для меня уже устроено, а ты в гуще событий, трудишься и волнуешься за страну и ее будущее.
Но ведь должно же все наладиться. Ты ведь всегда был счастливчиком, за что ни возьмешься, все тебе удается. Я-то знаю. Боже, скорей бы ты, счастливый и довольный, вернулся к своей Еве».
«Сёркье, 7 августа Да, теперь уже действительно давно мы не виделись, и мне не стыдно сказать, что я ужасно по тебе соскучилась. Я уже почти забыла, как ты выглядишь, и хорошо, что тебя описывали в «Йемтландспостен», где между прочим говорят, что у тебя «глаза, как блюдца» и «нос, как валек». Мне кажется, что в Швеции тебя сейчас ненавидят больше всех. 13 августа, наверное, в Христиании будет жарко (плебисцит). Вот было бы забавно посмотреть».
Отец писал из Копенгагена 18 июля:
«По секрету могу сказать, что принц Карл и принцесса Мод с удовольствием станут королем и королевой Норвегии. Это дело уже более или менее улажено с их родителями (королями Дании и Англии), так что с этим все в порядке и остается ждать лишь окончательного отказа Бернадотов. После этого можно будет назвать имя принца. И у нас будет то преимущество, что нас признают сразу и Дания, и Англия.
Они очень обрадовались, когда узнали, что я хочу, чтобы они заняли норвежский престол. Они боялись, что и я, мол, стою за республику и меня выберут президентом. За границей все так считали. Ей-богу, там, кажется, все думают, что любой человек мечтает стать президентом. А так у нас то и дело собрания, толчем воду в ступе, я прямо-таки засыпаю».
В следующем письме в Копенгагене, от 23 июля, отец более подробно рассказывает о сложившейся обстановке:
«Сейчас мы ожидаем германского кайзера, который, по последним сведениям, должен прибыть 27-го. Его мнение о датском принце на норвежском престоле имеет немаловажное значение. Конечно, он неоднократно высказывался через Бюлова, что будет придерживаться нейтралитета, но я не полагаюсь на него.
Если Швеция возразит по этому поводу, то у Дании будут трудности. Пока получил сердитую телеграмму от короля Эдуарда, в которой он пишет, считает дело решенным и не потерпит никакого вмешательства. Это, конечно, намек на кайзера. Король Эдуард дал свое согласие на то, чтобы его дочь заняла норвежский престол, и он уж не потерпит, чтобы ее обошли. Это вполне понятно, а нам просто повезло, что Англия на нашей стороне. Но Дания все еще колеблется. Датчане боятся послать своего принца, ему после вступления на престол грозит война со Швецией. Тогда и Дания, конечно, попадет в очень затруднительное положение. Но, слава богу, Англия тоже окажется тогда в трудном положении, а это заставит Швецию призадуматься.
Так приятно знать, что у вас все хорошо. Мне кажется, что я вижу вас всех. Передай привет Ламмерсу, Малли, Анне Шёт и Бергслиену. Уговори в конце концов Бергслиена остаться, ведь ему, бедняге, там хорошо».
Швеция требовала, чтобы в Норвегии провели плебисцит по вопросу о разрыве унии, это требование вызвало в некоторых кругах Норвегии взрыв негодования. «Не касайтесь 7 июня,— писал Гуннар Хейберг.— Неужели мы пойдем на голосование ради того, чтобы Швеция, дав согласие на разрыв унии, могла получить моральное удовлетворение, что заставила нас унижаться?»
Нансен же и многие другие считали, что мы можем позволить себе «унижение». 6 августа он пишет Еве из Люсакера:
«В доме так пусто и одиноко, я не знаю, когда смогу вырваться в Сёркье, потому что здесь предстоит важное решение. И я должен быть на месте.