Выбрать главу

Мама отметила, что в уговорах отца нет «настоящего пыла», и мы так часто об этом говорили, что даже я как будто бы поняла, что она имела в виду. Во всяком случае, я поняла, что ни празд­нества, ни наряды, о которых писал отец, ее не интересовали. Да и народу там будет столько, что она с отцом и не поговорит толком. Мне было жаль, что она не поехала, ведь отец угова­ривал!

Еву терзали сомнения. Уж не болен ли Фритьоф? Она никак не могла понять причины усталости, охватившей его. Конечно, для него было тяжело сидеть без толку в Лондоне и ожидать на­стоящего дела — он так не любил зря терять время.

«Странная жизнь,— писал он.— Я чувствую себя статистом и автоматом. Эти придворные балы. Они до того бессмысленны, что это даже интересно. Часами мужчины и женщины проходят перед троном, отвешивая глубокие поклоны двум куклам, а все осталь­ные стоят и с важным видом взирают на это. Дамы, проходя перед ними, до того волнуются, что дрожат всем телом и тянут за собой шлейф в 12 футов, который не так-то легко тащить».

«Как было бы хорошо, если бы ты был со мной и был бы только профессором, а все посольские дела были бы дурным сном»,— отвечала ему Ева.

Но дурным сном были не только посольские дела. С затянув­шейся неизвестностью пора было покончить. И вот однажды ве­чером она напрямик высказала все это в письме:

«Не сердись на то, что я сейчас пишу, но дело в том, что меня это давно мучает, и я часто порывалась заговорить с тобой об этом, но в последний момент всегда удерживалась. Не полюбил ли ты другую?

Мне ведь не раз уже казалось, что ты, конечно же, и любишь меня и жалеешь, но не можешь устоять перед той, другой.

А сегодня я пишу потому, что услыхала, что она, мол, безответно любит тебя. Если так, то в этом виноват ты сам. И в будущем тебе следует щадить чувства других людей. А если любишь только меня, то не мучай меня больше. Ну вот, я и сказала все, и не вздумай оби­жаться. Не могла я больше молчать об этом, особенно теперь, когда услыхала в городе эту сплетню. Я так разволновалась и опечали­лась!»

Не успев отправить письмо, она тут же об этом пожалела. На следующий день пишет новое.

«Вчера написала тебе такое неприятное письмо — ты уж, пожалуйста, выброси его из головы, а лучше всего не отвечай на него вовсе. Если ты ответишь мне, что все это правда, я просто не перенесу. Лучше не­известность — светлые мечты и беззаботность».

Фритьоф не замедлил ответить. Он почувствовал такое облег­чение от того, что наконец-то можно говорить откровенно. Он жаж­дал открыться. Да, он слишком запутался в отношениях с одной красивой дамой. Дама восприняла все слишком серьезно и теперь грозилась покончить с собой. Фритьоф ей поверил. Уже почти год он находится в совершенном смятении. Но теперь, когда все выяснилось, у них с Евой все станет по-прежнему. Она-то, конеч­но, все поймет. И он пишет в своем сбивчивом письме:

«Если бы только ты заговорила со мной об этом раньше, то избавила бы меня от долгих мучений. Я так часто хотел поделиться с тобой, но мне казалось, что я должен разобраться один и не причинять тебе ненужных огорчений.

Писать об этом почти невозможно, но все же я должен сказать, что она не совсем нормальна, и если я встречался с нею, то не ради собственного удовольствия, наоборот, ее общество меня всегда угнетало. Но мне казалось, что я должен помочь ей, излечить ее. У нее очень неспокойно  на  душе,  и  я  опасаюсь,  что  в  минуту  отчаяния  она  покончит с собой, Я сделал все возможное, чтобы поддержать ее, убедить ее, но с ней говорить бесполезно.

Я лишь прошу тебя не принимать это близко к сердцу. Ты ведь знаешь, как я люблю тебя, моя дорогая Ева.

Больше нет времени писать: почта, с которой я хочу послать письмо, уходит через пять минут».

Отец был уверен, что это письмо рассеет все недоразумения, однако очень волновался и поэтому написал письмо лучшей по­друге Евы фрекен Ингеборг Моцфельд с просьбой сразу же навестить Еву. Еще до отъезда из Норвегии он рассказал ей, в каком безнадежном положении очутился, и теперь просил ее в случае чего поддержать маму и убедить ее, что он любит только ее и ни­кого больше.

В страшном волнении ожидал он ответа, но ответа все не было. Сам он тем временем писал Еве каждый день. Теперь письма стали совсем другими.

В Виндзорском замке, где отец гостил по приглашению ко­роля, он написал Еве письмо-дневник:

«Я сижу перед раскрытым окном, поют дрозды и соловьи, а взору от­крывается великолепный парк с прекрасными деревьями и зелеными лу­жайками. Заходящее солнце освещает башни, шпили замка и стены с бой­ницами.

Бесспорно, здесь красиво, и я все больше проникаюсь очарова­нием английского пейзажа. Но я так несказанно по тебе скучаю. Если бы ты была со мной, то поняла бы, как глубоко и искренне я люблю тебя. Если бы я только мог защитить тебя от всех обид и горестей! Как ужасно быть в такой разлуке.

Днем мы с королем гуляли по Виндзорскому замку, а вечером поедем кататься на машине. Вчера вечером я был приглашен на обед, жаль, что ты не видела меня во фраке, штанах до колен и черных шелковых чулках. Я чувствовал себя настоящим придворным. Наряд этот, надо сказать, неплохой, но в таком пышном сверкающем одеянии мне не по себе. Англичане же находят его великолепным. Они ведь любят блеск и украшения.

Король и королева передают тебе привет и просят тебя поскорее при­ехать. Здесь все о тебе спрашивают и жалеют меня за то, что я здесь один. И я от души согласен с ними. Я часто думаю, какую свежесть внесла бы ты в это общество. Ты совершенно не такая. Я слышу твой удивительный смех, вижу твое озаренное умом лицо и понимаю, как различны могут быть по своей сути люди. Как только вспомню о тебе, милая моя, чудесная жена, ощущаю прилив гордости.

Вспоминаю и о наших ребятишках и скучаю по ним.

Но я все пишу и пишу и никак не могу написать о том, о чем надо написать в первую очередь. Все так грустно, мне так жаль другую. Ей плохо, она много страдала, стала совсем больной и утратила равно­весие души. Мысли ее в смятении, и она не воспринимает разумных слов.

А теперь я с нетерпением жду весточки от тебя, мне так страшно, что ты будешь страдать, любимая».

Это письмо разминулось с ответом Евы на его первое письмо, которое было переслано на адрес Рингнеса. Мы с мамой уехали на троицу на замечательный хутор Эйлифа Рингнеса, где нас давно уже ждали. У них собралось много веселых гостей. Я вспо­минаю эти дни в сиянии весны, праздника, солнца, радости, сер­дечности и гостеприимства. До сих пор помню, как весела и пре­красна была мама, и теперь я понимаю, каких невероятных уси­лий ей это стоило.

Ночью она писала Фритьофу:

«Ты просишь не принимать все близко к сердцу, но либо ты не понимаешь, о чем просишь, либо забыл, о чем писал в том письме, из которого я ничего не поняла.

Из всего ясно одно: тебя больше волнует душевный покой той жен­щины, чем мой.

А для меня все это письмо — какая-то ужасная загадка, я утратила веру во все хорошее в жизни, и мне только хочется теперь спрятаться от людей в темном углу и умереть.

Но ты можешь не волноваться, я умею владеть собой, никто ни о чем не догадается, очень уж только тяжело делать все время веселое лицо. Только почему ты за нее беспокоишься, что она над собою что-то сделает, а за меня нет?

Напоследок ты написал: «Ты ведь знаешь, как я люблю тебя». Да ты с ума сошел! Это после такого письма! Я отправлю тебе его об­ратно, чтобы ты мог его перечесть».

Фритьоф был вне себя:

«Я был в таком замешательстве, что мне и в голову не пришло, что в моем письме можно что-то понять превратно. Сам я столько об этом передумал, что уже не мог сообразить, насколько для тебя все это неожиданно, и думал, что, когда напишу тебе, ты сразу поймешь, как мало значила для меня та, другая, и как много ты и что волнуюсь я не за нее, а за тебя. Теперь-то я вижу, что ты могла понять все наоборот.