Иногда Нансену удавалось улучить минутку для свидания с молодыми альпинистами С. В. Рубинсоном и Фердинандом Шельдерупом, которые занимали мансарду по соседству с посольством. Нансен любил послушать их рассказы о приключениях в горах. Но в хорошей компании время идет незаметно, и случалось, что он забывал все на свете.
Однажды ему нужно было ехать на обед к королю Эдуарду VII, а он засиделся и опоздал на целых полчаса. «О проклятье!»—воскликнул он, взглянув на часы, и помчался. Когда же наконец добрался до Букингемского дворца и, немного отдышавшись, привел в порядок свои мысли, он с самой любезной улыбкой появился перед ожидавшим его обществом, достал часы и сказал: «Право, мне кажется, что в этом доме все часы спешат. Этот хронометр сопровождал меня через весь Ледовитый океан и ни разу не отстал ни на минуту». Лед растаял, и король с королевой сердечно приняли его.
Мы с мамой очень сблизились, во всяком случае, мне так казалось. Давно уже мама рассказала мне, что «недоразумение» выяснилось и она напрасно так боялась, что отцу понравилась другая женщина. Я же по-настоящему успокоилась только летом, когда отец приехал в Сёркье и я увидала, как они счастливы друг с другом. Тогда я заметила, что мама снова стала прежней. Тут и у меня камень с души свалился.
Одного только я никак не могла понять — почему нельзя всем нам вместе поселиться в Лондоне, раз нам всем так этого хочется. Отец говорил, что мама права, как всегда, и что не стоит затевать перемен, потому что теперь он и так уже скоро окончательно вернется домой. Ни мать, ни отец не убедили меня в том, что «не стоит» затевать перемен, но я поняла, что сами они уверены в этом.
Расставания с отцом всегда были тяжелыми и волнующими, а когда он уезжал, мы начинали жить письмами. 31 января мать писала отцу:
«Вот ты и вернулся к своим делам, к туманам и слякоти. Мы так тоскуем по тебе. Даже когда ты по полдня пропадал у королевы, то хоть остальное время ты был со мной, и, сдается мне, ты был тогда весел и доволен жизнью.
Смотри не переутомись, а то еще заболеешь из-за недостатка воздуха и моциона. Помни, что ты мне обещал при расставании снова ездить верхом, и не забывай, что на свете есть свежий воздух.
У нас все здоровы и все отлично. Мне-то так хорошо, что лучше не бывает, и, по-моему, я самый счастливый человек на свете — у меня здоровые славные дети, хороший достаток, а главное, у меня есть ты, и теперь я знаю, что ты любишь меня и никогда не полюбить другую. Теперь-то я знаю наверняка, а раньше этой уверенности не было. Нет худа без добра».
А здоровые детки скоро заболели:
«Надо бы еще вчера написать тебе, да у меня было неважное настроение из-за Лив — она заболела и несколько дней пролежала с высокой температурой, не могла же я написать, что все у нас хорошо, лгать я не хочу. Но сегодня жар у нее спал, должно быть, у нее была просто инфлюэнца, которая тут как раз свирепствует. Ох, и натерпишься страху с ребятишками, пока они вырастут! Слава богу, что ,есть у меня верный помощник, доктор Йенсен, он приходит по первому зову.
...А так я живу тихо, в гостях не бываю, занимаюсь, чем хочу, и ты знаешь, что так мне хорошо. Правда, сегодня мне надо побывать у Бьёрна и Оселио, тут уж ничего нельзя поделать — она поймала меня по телефону. Приятного будет мало, в особенности если будут меня спрашивать, понравились ли мне ее концерты.
Как же я по тебе скучаю, как это горько, что мы расстаемся так надолго. Но к рождеству ты уж все закончишь? Не будь у меня этой уверенности, я бы просто не выдержала».
В других письмах она писала всякую всячину:
«В воскресенье я была у королевы в Воксенколе. И она, и принцесса Виктория приняли меня очень приветливо. Королева передает тебе большой привет и велела сказать, что она продолжает каждый день ходить на лыжах. Недавно она была на Кортреккере и упала всего один раз. «За это я должна благодарить своего учителя Нансена»,— добавила она.
Я рассказала, как тебе пришлось пойти на утренний прием в белых штанах и шелковых чулках, а мне на это сказали, что с удовольствием пришлют мне приглашение на утренний прием, и я буду щеголять с тремя перьями на голове. Они уж постараются ради меня. Я ездила туда и обратно на исландских лошадках. Они мне очень кстати, теперь я могу ездить куда угодно и когда мне угодно.
...Завтра я буду на обеде у Томмесенов, а в четверг в театре с Йенсеном. Мне кажется, что он любит театр больше всего на свете. Здесь по-прежнему чудесная погода, тихая, солнечная и бесснежная. А в воздухе уже веет весной. На всем свете нет места красивее Люсакера».
Ева писала, что встретилась в гостях с премьер-министром Миккельсеном, и Фритьоф ответил:
«Узнаю Миккельсена, он и раньше не переносил дипломатов. Хотелось бы мне залучить его сюда хоть ненадолго, чтобы он недельку-другую помучился в аристократическом обществе. Передай ему мои слова, когда встретишься с ним в следующий раз. Как освежающе подействовало бы его присутствие в здешних салонах».
Порой Ева возмущалась:
«Такая тоска на меня находит, как подумаю, что живем мы врозь, а время-то идет! Я и опомниться не успею, как стану старухой и не смогу уже нравиться тебе, как прежде, что же мне тогда делать? Ведь ты тоже не виноват будешь в том, что чувства твои изменятся.
Уф! Должно быть, это пасмурная погода навеяла такие противные мысли, вот получу от тебя письмо, и опять будет хорошее настроение».
Больше всего Ева писала о своих детях, стараясь рассказывать о нас все самое лучшее.
«Коре целыми днями пропадает на лыжах — и прекрасно. Вот бы ты на него посмотрел, как он широко и сильно шагает, как он великолепно сложен и как владеет своим телом.
Вчера Лив получила от тебя письмо, которое я немедленно проглотила. Лив сказала, что письмо до чертиков хорошее и что ты впервые заговорил с ней как со взрослой. Она считает, что раньше ты никак не хотел писать ей «по-настоящему». Славная девочка!
...Девочка вдруг приобрела вкус к хорошему чтению. Она не желает больше книжек для подростков, говорит, что они скучные. Сдается мне, что она рано развивается...»
«Ужасно приятно читать, что ты пишешь о ребятишках,— отвечал ей Нансен.— Я рад, что Лив понравилось мое письмо, и постараюсь написать и в следующий раз хорошо и говорить с ней, как со взрослым мыслящим человеком. Я согласен с тобой, что у нее, видимо, есть способности, но ей мы не должны показывать виду, что так думаем, а то как бы она не возомнила о себе невесть что. Так-то, парень, вот у тебя уже взрослая дочь, и тебе пора остепениться, быть примерным отцом, выводить ее в свет и быть ее рыцарем...»
Наступил март, а с ним и сезон охоты на лисиц в Англии. Фритьоф оживился:
«Дорогая, прекрасная моя Ева, какое чудесное длинное письмо получил я от тебя как раз перед отъездом на охоту. Оно так обрадовало меня, что весь день получился прекрасным. Охота на лисиц, пожалуй, самый увлекательный «вид спорта» из всех мною испробованных. Завтра снова еду на охоту в Бельвил Кастл, для меня обещали нанять двух хороших лошадей. Вернусь завтра вечером, но в субботу и в воскресенье на будущей неделе надеюсь еще раз выбраться. Как видишь, мне тут неплохо живется.
Желал бы я, чтобы ты была тут со мной, вот бы тебе понравилось. Конечно, скакать приходится через изгороди и канавы, но ты бы скоро ко всему привыкла. При этом появляется блаженное чувство полета, словно несешься по воздуху, иначе не назовешь, была бы ты здесь, ты непременно бы тоже охотилась. Но, к сожалению, охота продлится только один этот месяц, а в апреле все кончается. Ужасно досадно, что ты будешь лишена этого удовольствия.
Рад, что ты собираешься кататься верхом в Гайд-парке, когда приедешь, и что хочешь сделать себе платье для верховой езды, и боюсь, что придется тебе шить платье с длинной юбкой. Лучше всего юбку делать с разрезом, так будет безопаснее, чего нельзя сказать о других фасонах. А материал выбирай попрочнее. Надо полагать, что такие юбки сумеют сшить и в Христиании.