Вступление Германии в Лигу наций Бриан приветствовал замечательной речью, где между прочим сказал: «Никаких войн больше! Теперь суд будет решать, кто прав, кто виноват. Как отдельные граждане приходят к судье за разрешением своих взаимных недоразумений, так и мы будем разрешать все наши затруднения мирным путем. Долой оружие! Долой пушки и пулеметы! Откроем дорогу посредничеству, третейскому суду и миру!»
Вот чего мы достигли на сегодня. У нас есть средства для предотвращения угрозы войны. У нас не будет войн, если мы, люди, сами не пожелаем воевать. Война не есть порождение стихийных сил, она порождение воли человеческой, и это стыд и позор рода людского!
Но правительства как больших, так и малых стран должны всей душой, без колебаний встать на путь мирной политики. Никто не должен пытаться сохранить за собой право на ведение локальных войн. Никто не должен втайне строить расчеты на слабости Лиги наций — что, дескать, ее можно использовать в частных интересах той или иной страны. Мы должны идти тем путем, который сами наметили для себя в Локарно, и мы должны сжечь за собой мосты, ведущие вспять к старой политике и к старой системе, которая довела нас до такого тяжелого поражения».
Упоминая о локальных войнах, Нансен, вероятно, имел в виду агрессию Муссолини в 1923 году, когда тот вообразил себя оскорбленным пограничным инцидентом между Грецией и Италией, в котором было убито несколько итальянских офицеров.[189] Дело не было толком расследовано, и, чтобы получить сатисфакцию, Муссолини отдал итальянскому флоту приказ атаковать остров Корфу, маленький гарнизон которого не смог оказать сопротивления. Греция обратилась с жалобой в Лигу наций и просила Совет о санкциях против Муссолини. Хотя Нансен не был членом Совета Лиги наций, он энергично обрабатывал представителей стран, являвшихся членами Совета, и страстно настаивал на том, чтобы Ассамблея заняла твердую позицию. Он был возмущен агрессией Муссолини и прекрасно сознавал, что Лига наций утратит свой авторитет, если посмотрит на нее сквозь пальцы.
Дело приняло весьма драматический оборот. Характерно, что в подобных случаях всегда находятся политики, предпочитающие замять конфликт, даже в случае такой явной провокации. Ко всему прочему, Италия была членом — учредителем Лиги наций, и конфликт с нею был нежелателен. Но уклончивая политика Лиги подверглась самому решительному осуждению со стороны Брантинга и Нансена, которые живо поставили все на свое место. Они решили продемонстрировать, что малые нации должны и могут мужественно сказать свое «нет». Стоит им уступить хотя бы однажды, как это поведет к тому, что в случае новой агрессии никто пальцем не шевельнет, чтобы вмешаться.
Нансен выступил на Ассамблее, и его речь неоднократно прерывалась бурными аплодисментами. Без всяких дипломатических околичностей Нансен в ясных выражениях обвинил Италию в самоуправстве и напомнил членам Совета об их ответственности перед Лигой наций. Итальянские делегаты подняли шум в зале, и председателю пришлось прибегнуть к неслыханному дотоле средству: он постучал молоточком и прервал оратора.
«Хорошо, я закончу,— сказал Нансен.— Я мог бы кое-что добавить к сказанному, но я успел высказать все, что было необходимо».
Один из британских делегатов потом рассказывал, что Нансен, опустив голову, сходил с кафедры при полном молчании зала: «Можно было слышать невысказанное. Выражение лица Нансена говорило яснее всяких слов».
Нансен был очень недоволен поведением Италии в этом конфликте, и его норвежские друзья, бывшие тогда вместе с ним а Женеве, рассказывали потом, как он порой давал волю своим чувствам в шутке.
Редактор Торальф Эксневад как-то завтракал с ним и еще с кем-то в небольшом ресторане. Официант подал им меню, где значились среди других блюд «ризотто» и «спагетти».
«Об итальянских блюдах не может быть и речи. Мы осуществим экономические санкции против Италии»,— заявил Нансен. И все вместе выбрали нейтральное блюдо — цыпленка.
«А можно быть уверенным, что этот цыпленок не вылупился из итальянского яйца?»— спросил Нансен. Официант понял шутку и поспешил ответить, что яйцо снесла самая что ни на есть швейцарская курица. Потом стали выбирать вино. Кьянти, разумеется, было отвергнуто. Скорее уж можно было предпочесть мозель.
Однако Нансен остановился на старом испытанном бордо — это не подведет.
Возмущение в Лиге наций было настолько сильно, что Муссолини не посмел ссориться с Женевой. Зато он попытался оказать давление на норвежское правительство, чтобы унять Нансена, но попытка не удалась. Умудренный опытом бурных событий 1923 и 1925 годов, Нансен выступил впоследствии в поддержку предложений, которые и легли затем в основу трактата о третейских судах по улаживанию спорных вопросов — Генерального акта Лиги наций, вошедшего в силу в 1929 году.
Отец работал как никогда и успевал принять участие в самых различных делах, проходивших через Лигу наций. Кроме выполнения своих прямых обязанностей представителя Норвегии, он с 1920 года и до самой смерти участвовал во всех международных акциях помощи. Выполняя гуманную миссию в качестве полномочного комиссара Лиги наций и Красного креста, он в то же время непрестанно интересовался делами подмандатных территорий Лиги наций. Дела эти обсуждались Советом Лиги наций, а потом пересылались в специальную комиссию, в которой он состоял постоянным членом.
Он сам завел такой порядок, полагая, что подобные проблемы касаются также и Ассамблеи. Здесь речь шла о народах, подчиненных чужому иностранному правительству, которые не могли постоять за себя, защитить свои человеческие права. И, независимо от желательности или нежелательности этого для причастных к тому правительств, Ассамблея имеет право знать, какой порядок соблюдается в подмандатных странах, утверждал Нансен.
Во время своего перехода через Гренландию Нансен ознакомился с положением эскимосов и с тех пор весьма скептически относился к колониальной политике культурных наций. Он призывал государства уважать первобытные народы, улучшать условия их жизни и облегчать им путь к достижению большей самостоятельности. В 1923 году Нансен поставил на обсуждение вопрос о рабстве и до самой смерти неустанно боролся за окончательное искоренение этого позорного института.
Могу себе представить, что присутствие моего отца в Женеве доставляло кое-кому из делегатов немало хлопот; своей настойчивостью и неугомонностью он нажил себе много противников. Лорд Роберт Сесил рассказывал, что некоторые называли его enfant terrible[190] Ассамблеи. Зато другие, наоборот, называли его «совестью Европы». Отец не мог отказаться от активного проведения своей линии, а сознание лежавшей на нем громадной ответственности тяготило его больше, чем следовало. Ему исключительно помогала счастливая способность отключаться в перерывах между работой. Ему более, чем кому-нибудь другому, по душе было изречение: «отдыхать — значит заняться другим делом». Он умудрялся и в Женеве находить время для того, чтобы обдумывать научные работы и оставаться в курсе норвежской внутренней политики; он издали следил за подвигами Руала Амундсена во льдах и втихомолку готовился к экспедиции на Северный полюс. А когда не был занят делами, то, как в Вашингтоне, выходил «в свет», где танцевал, наслаждался обществом красивых дам и рыцарски за ними ухаживал.
Он всегда был в движении, по свидетельству людей, близко знавших его в Женеве. Во весь опор, через четыре ступеньки мчался он бывало вниз по лестнице, на ходу натягивая на себя пальто. Но во время заседаний он был спокоен и внимателен, вдумчиво слушал всевозможных ораторов. Сестра Имми, которая была с ним осенью 1926 года, рассказывает, что сразу по окончании заседания он мчался в своей известной всей Женеве широкополой шляпе, надетой набекрень, за женой и дочкой и они отправлялись в какой-нибудь уютный ресторанчик. Он придирчиво выбирал блюда по карточке, с удовольствием выпивал стакан хорошего вина, выкуривал сигару, прислушиваясь к оркестру, и это неизменно приводило его в хорошее расположение духа.
189