Учитывая все вышеизложенное, несложно понять, почему берсерки вселяли ужас в сердца мирных жителей. Страх перед этими головорезами в медвежьих и волчьих шкурах был настолько велик, что люди невольно начинали верить, будто берсерки обладают силой и яростью зверей, шкуры которых они носят.
Вера в сверхъестественную природу свирепых воинов со временем крепла, а легенды о них, которые крестьяне, дрожа от страха, пересказывали друг другу, обрастали все новыми подробностями. В конце концов этим нарушителям общественного порядка стали приписываться качества, которыми до той поры наделялись только тролли и ётуны {24} .
В «Саге о Волсунгах» есть упоминавшийся нами ранее фрагмент, когда Сигмунд и Синфьотли заходят в дом и видят там спящих воинов, над которыми висят волчьи шкуры. Если считать эти шкуры разновидностью одежды, то данный сюжет уже не кажется таким уж невероятным. В этом случае можно предположить, что на самом деле Сигмунд и Синфьотли взяли себе эти шкуры, чтобы их носить, совершив банальное воровство и отнюдь не собираясь превращаться в волков.
Аналогичным образом «Сага о Хрольве Жердинке», своим сюжетом отчасти напоминающая «Красавицу и чудовище», утрачивает свою фантастичность, если предположить, что Бьёрн, оказавшись в изгнании, поселился в горах и стал носить медвежью шкуру. Он заворачивался в нее весь, а если представить, что его голову закрывала голова медведя, то становится понятным, почему только глаза выдавали в нем человека, — только их и видно было сквозь медвежьи глазницы. Уже само имя героя — Бьёрн — является однокоренным к ber — «медведь», и волшебная фабула данной саги, очевидно, могла сформироваться в результате совпадения всех этих вполне реальных обстоятельств. В конечном счете, если исключить из повествования все элементы чудесного, сага превратится в историческую хронику о том, как конунг Хринг, правивший Уппдалиром, не поладил с сыном и тот стал берсерком, поселился в лесу со своей возлюбленной и жил там, пока его не убил собственный отец.
Мне кажется очень важной деталь, которая упоминается во всех аналогичных сагах: человека, перекинувшегося зверем, легко узнать по глазам, потому что его взгляд остается прежним. Логичнее всего объяснить эту особенность тем, что человек просто облачался в шкуру животного, становясь подобным зверю лишь внешне.
Был у мирных жителей Скандинавии и еще один повод для того, чтобы относиться к берсеркам с подозрением и считать их существами иномирными.
Ярость берсерков описана во вполне достоверных источниках, и представление о ней укоренилось в качестве стереотипа, связанного со скандинавскими воинами. Часто это явление интерпретировалось как форма дьявольской одержимости. По многочисленным свидетельствам, берсерки могли впадать в бешенство и тогда в них вселялись демоны, наделяя их сверхъестественной силой и побуждая совершать поступки, на которые они в обычной жизни были не способны. При этом берсерки становились неуязвимы и не чувствовали боли, совсем как янсенисты-конвульсионеры во время сборищ на кладбище Святого Медарда {25} . Разъяренных берсерков не брал ни огонь, ни меч — остановить их можно было разве что сильным ударом дубины, желательно по голове. Глаза взбешенного берсерка горели безумным огнем, зубы скрежетали, изо рта шла пена. В нетерпении перед битвой такие воины вонзали зубы в собственные щиты и якобы иногда даже прокусывали их насквозь. Когда же дело доходило до схватки, они бросались в бой с диким воем, словно волки или бешеные псы [19].
Историки Древней Скандинавии едины во мнении, что ярость берсерков стала проявляться реже после того, как эти воины приняли крещение. Распространение христианства привело к сокращению числа берсерков.
Не следует, однако, думать, что данная форма безумия или одержимости была присуща лишь тем, кто сам хотел впасть в такое состояние. В некоторых случаях подобными припадками бешенства страдали люди, совсем не желавшие этого. Например, в «Саге о людях из Озерной Долины» говорится о Торире, сыне Ингимунда, который «временами впадал в ярость берсерка, когда сам не ведал, что творит, и это было для него настоящим несчастьем».
Торир излечился от своего недуга весьма необычным способом, продемонстрировав редкую для язычника добродетельность:
«Торгрим с Птичьей реки имел сына от любовницы Верейдр. Когда его жена узнала о ребенке, она приказала Торгриму убить его…
Братья (Торстейн и Торир) часто встречались, как-то раз пришел черед Торстейну навестить Торира, а Торир решил проводить его назад. По дороге Торстейн спросил Торира, кто, по его мнению, первый среди братьев. Торир ответил, что ответ прост, ибо „ты первый средь нас по уму и способностям, Ёкуль не знает равных в доблести и храбрости, а что до меня, то я наименее достойный из братьев, потому что страдаю от тяжких припадков ярости берсерка, чему сам не рад, и хотел бы я, чтобы мой мудрый брат придумал, как помочь мне“.
Тогда Торстейн сказал:
— Слышал я, что наш родич Торгрим вынужден по приказу жены избавиться от собственного ребенка. Это несправедливо. Другая несправедливость же состоит в том, что ты страдаешь оттого, что отличаешься от других.
Торир опять спросил, как ему избыть свое несчастье…
И ответил Торстейн:
— Я немедленно поклянусь Тому, кто создал Солнце, что я спасу сына Торгрима и воспитаю его, как надлежит, во славу Его, чтобы только Он исцелил тебя, ибо верю я, что это в Его власти. Клянусь, что сдержу свое слово.
Они сошли с коней и стали искать ребенка, и раб Торира нашел его на берегу реки Маррам. Лицо младенца было закрыто платком, дитя задыхалось, но из последних сил отчаянно сопело.
Они взяли мальчика, и отвезли в дом Торира, и назвали его Торкелем Сопящим, и воспитали его честь по чести. А припадки берсерковой ярости более не беспокоили Торира» (глава 37).
Наиболее интересные, с моей точки зрения, подробности, связанные с той же темой, содержит «Сага об Эгиле» (Aigla):
«Жил человек по имени Ульв [20]. Он был сын Бьяльви и Халльберы… Никто не мог сравниться с ним ростом и силой. В молодости он ходил в викингские походы… У него было много земли и добра.
Рассказывают, что Ульв был хорошим хозяином. Он обычно рано вставал и обходил работы, или шел к своим ремесленникам, или же осматривал стада и поля. А иногда он беседовал с людьми, которые спрашивали его совета. Он мог дать добрый совет в любом деле, потому что отличался большим умом. Но каждый раз, когда вечерело, он начинал избегать людей, так что лишь немногим удавалось завести с ним беседу. К вечеру он делался сонливым. Поговаривали, что он оборотень, и прозвали его Квельдульвом (Вечерним Волком)» {26} (глава 1).
19
Hie (Syraldus) septem filios habebat, tanto veneficiorum usu callentes, ut saepe subitis furoris viribus instincti solerent ore torvum infremere, scuta morsibus attrectare, torridas fauce prunas absumere, extructa quaevis incendia penetrare, nec posset conceptis dementiae motus alio remedii genere quam aut vinculorum injuriis aut caedis humanae piaculo temperari. Tantam illis rabiem sive saevitia ingenii sive furiarum ferocitas inspirabat. (У него (Сиральда) было семь сыновей, все могущественные колдуны, и они часто впадали в бешенство и дико выли, кусали свои щиты, глотали горячие уголья и проходили сквозь огонь; их ярость могла смягчить разве что крепкая цепь или кровопролитие. Причиной тому безумию был их собственный кровожадный нрав или злоба демонов, которые вселялись в них). —