Анрие насчитал тридцать три детские головки, но тел было больше, чем голов. Эта ночь, сказал Анрие, произвела на него неизгладимое впечатление, и с тех пор его постоянно преследовало видение детских головок, которые катятся, словно кегли, и, сталкиваясь, издают скорбный вопль. Вскоре Анрие начал поставлять детей для хозяина и присутствовал при их умерщвлении. Всех детей неизменно убивали в одном и том же помещении в Машкуле. Иногда маршал принимал ванну из детской крови. Он также охотно поручал Жилю де Силле, Пуату или Анрие мучить детей, испытывая невыразимое наслаждение при виде страданий несчастных. Но самой большой его страстью было купаться в детской крови. Слуги перерезали ребенку яремную вену и направляли струю крови на барона. Иной раз кровью оказывалась залита вся комната. Когда совершалось ужасное деяние и несчастное дитя умирало, маршал исполнялся скорби при виде того, что совершил, и либо в слезах бросался на постель, либо падал на колени и принимался лихорадочно произносить молитвы и литании, пока слуги мыли пол и сжигали в огромном очаге останки убитых детей. Вся одежда и вещи, принадлежавшие маленьким жертвам, также сжигались.
Нестерпимое зловоние распространялось по комнате, но маршал де Рец вдыхал его с упоением.
Анрие признался, что лично присутствовал при умерщвлении таким образом сорока детей и может описать часть из них, если нужно опознать тех, которые считаются похищенными.
— Невозможно… — заявил помощник прокурора, старавшийся сделать все, чтобы спасти маршала, — невозможно сжечь тело в домашнем очаге.
— Но так оно и происходило на самом деле, мессир, — ответил Анрие. — Очаг просто громадный, что в «Отеле де Ла-Суз», что в Машкуле. Мы помещали туда тело и обкладывали его большими охапками хвороста и поленьев. За несколько часов труп сгорал без остатка, и мы выбрасывали пепел через окно прямо в ров.
Анрие припомнил случай с двумя сыновьями Амлена и рассказал, что, пока одного ребенка мучили, другой стоял на коленях, плакал и молился, пока не пришел его черед.
— Ты рассказываешь о сире де Реце такое, — воскликнул помощник прокурора, — что больше похоже на вымысел и лишено всякого правдоподобия. Величайшие изверги не совершали таких преступлений, разве что какие-нибудь цезари в Древнем Риме.
— Ваша милость, именно деяниям этих самых цезарей и стремился подражать господин де Рец. Я читал ему хроники Светония и Тацита, где описаны жестокие поступки цезарей. Он с наслаждением это слушал и говорил, что отрезать ребенку голову — удовольствие гораздо более сильное, чем участие в торжественном обеде. Иногда он садился на ребенка и отсекал ему голову одним ударом ножа, а иногда только надрезал горло, чтобы ребенок подольше мучился, и обмазывал свои руки и бороду его кровью. Иногда он сразу отрубал детям руки и ноги, порой приказывал нам подвесить ребенка, а когда тот уже задыхался, — снять и перерезать горло. Помню, я как-то привел к нему трех малышек, просивших подаяния у ворот замка. Он велел перерезать им горло, а сам смотрел, как они умирали. Андре Брике наткнулся на девочку, потерявшую мать и плакавшую на ступеньках дома в Ванне. Он принес малышку на руках — это был грудной младенец — к моему господину, и тот приказал убить ее. Нам с Пуату было велено избавиться от трупа, и мы сбросили его в отводное отверстие одной из башен, но тело зацепилось за гвоздь и повисло на наружной стене, так что его было видно прохожим. Пришлось Пуату спускаться по веревке, и он с большим трудом отцепил тело.
— Как ты считаешь, сколько всего детей убил сир де Рец со своими слугами?
— Сложно подсчитать. Лично я сознаюсь в убийстве двенадцати детей собственноручно по приказу моего господина, а всего я привел к нему около шестидесяти детей. Мне известно, что подобные убийства происходили и до того, как я был посвящен в эти тайные действа. Какое-то время замок Машкуль занимал сир де Ла Саж. Мой господин поспешил вернуть себе замок, так как знал, что там на сеновале спрятано много детских трупов. Там оказалось сорок тел, сухих и обугленных, как головешки. Одна из камеристок мадам де Рец случайно зашла на сеновал и увидела трупы. Роже де Бриквиль хотел ее убить, но маршал не позволил.
— Ты хочешь еще что-нибудь заявить?
— Ничего. Я только прошу моего товарища Пуату подтвердить мои показания.
Это свидетельство, обстоятельное и подробное, привело судей в состояние шока. В те времена человеческое воображение не могло постичь столь изощренной жестокости. По мере того как Анрие давал показания, изумленный и негодующий президент несколько раз осенял себя крестом. Порой он краснел и опускал глаза, трепеща от ужаса и потирая лоб, словно пытался удостовериться, не снится ли ему кошмарный сон.
Пуату до сих пор не принимал участия в откровениях Анрие, но после прямого обращения к нему последнего поднял голову, печально оглядел судей и вздохнул.
— Этьен Корнийан, прозываемый Пуату, во имя Господа и правосудия, я требую, чтобы ты рассказал обо всем, что тебе известно.
Однако Пуату не подчинился приказу Пьера де Лопиталя и выглядел преисполненным решимости не свидетельствовать против своего господина.
Анрие обнял своего сообщника, заклиная его ради спасения души не упорствовать против воли Божьей и пролить свет на преступления, совершенные ими вместе с сиром де Рецем.
Помощник прокурора, который изо всех сил старался опровергнуть или смягчить обвинения, выдвинутые против Жиля де Реца, предпринял последнюю попытку противостоять убийственным показаниям Анрие, удерживая Пуату от дачи показаний.
— Монсеньор, — обратился он к президенту, — вы выслушали показания обо всех зверствах, в которых сознался Анрие, и, конечно же, вы, как и я, считаете их злейшим наветом со стороны вышеупомянутого, порожденным ненавистью и завистью, с целью очернения своего господина. А посему я требую, чтобы Анрие был подвергнут пытке и на дыбе уличил самого себя во лжи.
— Вы забываете, — ответил де Лопиталь, — что пытка назначается для тех, кто не сознается, а не для тех, кто охотно кается в своих преступлениях. А потому я требую, чтобы пытке подвергли другого обвиняемого, Этьена Корнийана, прозываемого Пуату, если он и дальше намерен молчать. Пуату, будешь ты говорить или нет?
— Монсеньор, он будет говорить! — воскликнул Анрие. — Пуату, друг мой, не противься воле Божьей!
— Ну что же, ваша милость, — с чувством произнес Пуату, — я подчинюсь вам. Я не могу защитить моего господина от обвинений Анрие, который сознаётся во всем, убоявшись осуждения на вечные муки.
И он полностью подтвердил сказанное Анрие, добавив несколько подробностей, известных только ему.
Данные под клятвой показания Пуату и Анрие не ускорили отложенного суда. Поймать других сообщников злодея было бы нетрудно, но герцог, осведомленный о ходе расследования, не хотел раздувать скандал и увеличивать число обвиняемых. Он запретил производить обыски в замках и особняках сира де Реца, опасаясь, что на свет могут всплыть доказательства иных, еще более ужасных и необъяснимых злодеяний, чем те, о которых стало известно.