Я жизни не ведала тогда,
но потихоньку шли года,
и к нам явившаяся беда
нам надвое жизнь разбила.
Тут не повинны ни я, ни он,
терпеньем был каждый наделен
(у смерти его так мало).
Я поняла: его смерть близка,
она отнимала по капле — пока
совсем его не стало.
А что же мое? чем владею я?
Ведь даже нищая жизнь моя
мне в долг судьбою дана.
Судьба не только счастье возьмет,
мученья и вопли — ее доход,
и горем торгует она.
Судьба ждала моего конца,
скупала румянец с моего лица,
походки моей красоту.
То был постоянный аукцион,
потом окончился и он —
и вот я гляжу в пустоту.
Перевод Т. Сильман
XXIX. ПЕСНЯ СИРОТЫ
Я ничто и не буду ничем ни дня.
Я мал, а кругом большая возня:
и дальше не краше.
Папаши, мамаши,
пожалейте меня.
Правда, я не стою забот:
жатва уже снята.
Пора не пришла мне и не придет —
не нужен нигде сирота.
Я без смены ношу одежду свою,
давно потерявшую цвет.
Но, быть может, волею Божьей, тряпью
вовеки износу нет.
Не сменились пряди волос моих,
все та же каждая прядь,
а тот, кто ласкал когда-то их,-
их вовек не будет ласкать.
Перевод Е. Витковского
XXIX. ПЕСНЯ СИРОТЫ
Я — ничто, я ничем никогда не была.
Я для жизни слишком слаба и мала;
и никто меня не жалеет;
ни отец, ни мать не пригреет —
их рано судьба отняла.
Да я и не стою забот:
мне ввысь уже не расти.
Я никому не нужна, а час мой пробьет —
уж меня не спасти.
У меня и платье одно,
на нем так много заплат,
оно на весь век мне дано —
в гости к господу богу наряд.
И венец волос моих мал
(да что с меня взять?),
а тот, кто их часто лас кал,-
никого уж не будет ласкать.
Перевод Т. Сильман
XXX. ЗА КНИГОЙ
Я зачитался, я читал давно,
с тех пор как дождь пошел хлестать в окно.
Весь с головою в чтение уйдя,
не слышал я дождя.
Я вглядывался в строки, как в морщины
задумчивости, и часы подряд
стояло время или шло назад.
Как вдруг я вижу, краскою карминной
в них набрано: закат, закат, закат…
Как нитки ожерелья, строки рвутся,
и буквы катятся куда хотят.
Я знаю, солнце, покидая сад,
должно еще раз оглянуться
из-за охваченных зарей оград.
А вот как будто ночь по всем приметам.
Деревья жмутся по краям дорог,
и люди собираются в кружок
и тихо рассуждают, каждый слог
дороже золота ценя при этом.
И если я от книги подыму
глаза и за окно уставлюсь взглядом,
как будет близко все, как станет рядом,
сродни и впору сердцу моему!
Но надо глубже вжиться в полутьму
и глаз приноровить к ночным громадам,
и я увижу, что земле мала
околица, она переросла
себя и стала больше небосвода,
а крайняя звезда в конце села —
как свет в последнем домике прихода.
Перевод Б. Пастернака
XXXI. СОЗЕРЦАНИЕ
Деревья складками коры
мне говорят об ураганах,
и я их сообщений странных
не в силах слышать средь нежданных
невзгод, в скитаньях постоянных,
один, без друга и сестры.
Сквозь рощу рвется непогода,
сквозь изгороди и дома.
И вновь без возраста природа.
И дни, и вещи обихода,
и даль пространств — как стих псалма.
Как мелки с жизнью наши споры,
как крупно то, что против нас!
Когда б мы поддались напору
стихии, ищущей простора,
мы выросли бы во сто раз.
Все, что мы побеждаем, — малость,
нас унижает наш успех.
Необычайность, небывалость
зовет борцов совсем не тех.
Так ангел Ветхого Завета
искал соперника под стать.
Как арфу, он сжимал атлета,
которого любая жила
струною ангелу служила,
чтоб схваткой гимн на нем сыграть.
Кого то ангел победил
то правым, не гордясь собою,
выходит из такого боя
в сознанье и в расцвете сил.
Не станет он искать побед.
Он ждет, чтоб высшее начало
его все чаще побеждало,