Руперт Томсон
Книга откровений
Будет ли когда-нибудь явлено нам для догадок что-то еще, кроме внешнего облика?
Кожа, наружность - в этом вся величайшая загадка человека.
Стефан Хертманс
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Даже теперь я вижу все это так ясно… В студийной столовой никого нет, я сижу в углу у окна. Луч солнца падает на край стола, разделяя гладкую поверхность светлого дерева на две половины - темную и светлую. Помню, что мне это напоминает фамильный герб - щит, разделенный пополам. Напротив меня стоит пепельница, солнце клубится в ее массивном стекле, рядом чья-то недопитая чашка давно остывшего кофе. Обычный момент обычного дня - перерыв между репетициями.
Не успел я открыть блокнот и приготовиться делать записи, как справа послышались легкие, танцующие и в то же время решительные шаги. Я поднял голову и увидел Бриджит, мою девушку. Она шла ко мне в темно-зеленом трико, на колготках были спущены петли; ее волосы стянуты на затылке бледно-лиловой бархоткой. Она хмурилась - у нее кончились сигареты и в автомате нет ни одной. Может, я сбегаю и куплю ей пачку?
Я с удивлением уставился на нее.
- Разве я не купил тебе пачку сигарет только вчера?
- Я их выкурила.
- Ты выкурила двадцать сигарет со вчерашнего дня? Бриджит молча взглянула на меня.
- Ты заработаешь рак легких.
- Мне все равно.
Мы и раньше ссорились по этому поводу, так что я вскоре сдался. Мне было приятно чем-нибудь услужить ей. Когда я теперь оглядываюсь назад, то вспоминаю эту характерную готовность угодить, сделать приятное, я всегда хотел сделать ее счастливой, с самого первого мгновения, как увидел ее. Мне навсегда запомнилось то утро, когда она вошла в студию, юная выпускница балетной школы, как она стояла у рояля, закалывая в пучок свои блестящие каштановые волосы. И я всегда буду помнить, как несколькими днями позже, когда мы оказались в постели, она склонилась надо мной и на ее лице было это странное выражение - смесь высокомерия и экстаза. Ее глаза так потемнели, что зрачки слились с радужной оболочкой…
Бриджит уже отошла к окну, она стояла, глядя на улицу, подбоченясь одной рукой. Улыбаясь, я потянулся за свитером, натянул его поверх старой рваной рубашки, которую всегда надевал для занятий танцами.
- Я быстро, - сказал я.
Погода была замечательной. Хотя до начала мая оставалось еще две недели, солнце ощутимо грело спину, пока я шел по улице. Я увидел, как через мост переезжает на велосипеде молодой мужчина и громко что-то поет - я часто наблюдаю такие сценки в Амстердаме. Полы его длинного льняного сюртука развевались на ветру. Я заметил выражение ожидания на его лице, ожидания лета и грядущей жары…
Мы с Бриджит жили вместе уже семь лет, снимая два верхних этажа в доме на берегу симпатичного, не так уж хорошо известного канала Эгелантирсграхт. Дома у нас были экзотические растения, аквариум с рыбками, большие окна в мансарде. Наша веранда выходила на юг, там мы обычно завтракали летом. Работая в одной труппе, мы были вместе двадцать четыре часа в сутки. Вообще за все время, с тех пор как поселились вместе, мы едва ли провели врозь больше чем три-четыре ночи. Как танцорам нам сопутствовал успех, удалось объехать весь мир - Осака, Сан-Паулу, Тель-Авив. Мы нравились как публике, так и критикам. Меня даже начали хвалить за хореографию (я поставил три одноактных балета для нашей труппы, последний из которых был отмечен международным призом). Мне было двадцать девять лет, и у меня были все основания считать, что в жизни мне повезло. Я ничего не хотел бы в ней изменить, всем был доволен. Я шел в магазин тем утром с единственным желанием, чтобы Бриджит бросила наконец курить…
Шел привычным маршрутом. Перейдя через мост, повернул налево, спустился по улице, идущей вдоль канала, потом свернул чуть вправо на тенистую узкую аллею. Здесь пахло сырой штукатуркой и стоячей водой, а кирпичные стены домов были покрыты древним белесым мхом. Я прошел мимо часовой мастерской, в окне которой спал, вытянув лапы, роскошный дымчатый кот-, миновал магазинчик, торгующий восточными вазами, лампами с цветными стеклянными абажурами и бронзовыми статуэтками. Как и у того человека на велосипеде, у меня в голове звучала мелодия, музыкальная тема Жуана Мартена, которую я собирался использовать в своей следующей балетной постановке…
Пройдя до середины аллеи, до того места, где она сворачивала налево, я остановился и посмотрел вверх. Пятиэтажные дома, казалось, клонились друг к другу, заслоняя дневной свет. Небо сужалось до размера узенькой голубой полоски. Когда я опять посмотрел перед собой, то увидел их - три фигуры в длинных плащах с капюшонами, как будто возникшие из ниоткуда средь бела дня. Их появление не удивило меня, я, кажется, даже улыбнулся, подумав, что это уличные актеры или просто местные жители, которые направляются на костюмированную вечеринку…
Как бы там ни было, они вполне нормально смотрелись на этой улочке. Но поразило меня не их появление, а то, что они меня узнали. Они назвали меня по имени, сказали, что видели меня в балете, притом много раз. Сказали, что я был великолепен. Одна из женщин восхищенно захлопала в ладоши, другая в порыве восторга взяла меня под руку.
Пока они кружили вокруг меня, задавая разные вопросы, я вдруг почувствовал острую боль в тыльной стороне правой ладони. Взглянув на руку, я увидел блеск иглы, быстро вынутой из вены. Я слышал себя, спрашивавшего: «Что вы делаете?» - потом все поплыло, я упал навзничь, капюшоны склонились надо мной, а в вышине виднелась ленточка голубого неба и на ней расплывались, как след от самолета, слова «Что вы делаете?»…
От нашей студии до магазина, где продают прессу и сигареты, всего пять минут ходьбы. Мне бы понадобилось не больше пятнадцати минут, чтобы сходить туда и обратно. Но прошло полчаса, три четверти часа, а я не появлялся.
Последний раз я видел Бриджит, когда она, подбоченившись, стояла у окна студии. Интересно, как долго она пробыла в этой позе, о чем думала, глядя на улицу из окна? Может быть, подумала, что наша маленькая размолвка огорчила меня? И что я решил ее наказать?
Наверное, наконец она отошла от окна, поправила волосы, затянув потуже бархотку на затылке. Может, даже пробормотала что-нибудь по-французски, типа: «Вот подлость! Черт побери!» Ей не терпелось выкурить сигаретку, ее нервы были напряжены.
Может, потом в конце концов она стрельнула одну «Мальборо» у Фернандо и выкурила ее у телефона-автомата в коридоре студии.
Вряд ли в тот день она хорошо станцевала.
Когда вечером я не вернулся домой, Бриджит позвонила некоторым из моих друзей. Потом в Англию, моим родителям. Никто ничего не знал. Никто ничем не мог помочь. Через два дня популярная голландская газета опубликовала заметку, в которой кратко описывалась моя балетная биография и к ней прилагалось мое фото. Это еще не тянуло на сенсацию для первой полосы. Я был всего лишь танцовщиком и хореографом, который неожиданно исчез. Вот так. В нашей труппе возникли разные предположения по поводу моего исчезновения -нервный срыв, личные проблемы, но никто не заподозрил криминала. Мои родители объявили о награде за любую информацию, которая могла бы пролить хоть какой-то свет насчет моего местопребывания. Никто не откликнулся.
Обо всем этом я узнал позже.
В какой-то момент Бриджит начала ненавидеть меня за то, что я поставил ее в такое трудное положение. Ей казалось унизительным, что я исчез, не сказав, куда отправляюсь. Она ощущала себя посмешищем. Очевидно, именно тогда ей пришло в голову, что я мог уйти от нее к другой женщине. Она считала меня трусом, который просто скрылся, побоявшись прямого объяснения. Бриджит была наполовину француженкой, наполовину португалкой, что объясняет природу ее гордости, которая больше походила на гнев и в которой не было ни ровного спокойствия, ни горделивого постоянства - она вспыхивала как зажженная спичка. Когда ее опрашивали полицейские, она заявила, что я оставил ее как предатель. Она ничем не могла этого доказать, поскольку за все годы нашей совместной жизни не было ни одного случая, когда я был ей неверен. Тем не менее полицейские восприняли ее показания со всей серьезностью. В конце концов, у нее могла сработать женская интуиция, да и знать меня она должна была лучше, чем кто-либо, - как-никак жили вместе. Так что если она так считает, то… Полиция не стала организовывать поисковые группы, чтобы прочесывать окрестности со служебными собаками и прощупывать местные каналы баграми. Не были даже расклеены листовки с моим портретом и подписью «Разыскивается». И зачем все это надо было делать? Для всех я стал еще одним мужчиной, который завел интрижку на стороне.