Никита Сунгатов. Дебютная книга молодого поэта. [СПб.]: Свободное марксистское издательство; Альманах «Транслит», 2015
«Дебютная книга молодого поэта» – воплощенная проблема, начиная, конечно, уже с названия. Издание в серии «Kraft» могло бы натолкнуть на мысль о наличии идеологического стержня, но его нет – да, есть, пожалуй, левый вектор, но в целом книга Сунгатова – это осознанная полифония сомнений, разговор дивидов.
Когда стихи фиксируют процесс даже не собственного создания, а мышления их автора, мы готовимся к чему-то нетривиальному, и Сунгатов это ожидание оправдывает. Вот стихотворение, называющее Юрия Кузнецова, Дмитрия Александровича Пригова и Кирилла Медведева, называющее, как кажется поначалу, во вполне ироническом ключе – но ирония ли это? Нет, это мышление, отметающее «похожее» и ищущее «своего». Мышление, которое может бросить работу, если становится понятно, что оно делается предсказуемым: так стихотворение о президенте, который наедине с собой говорит стихами Виталия Пуханова, выглядит типичным гэгом «для тусовки», пока не обрывается строкой «[парадоксальная концовка]»: в принципе, такие приемы тоже хорошо известны, но презумпция серьезности намерений, которую создает у читателя вся книга Сунгатова, заставляет поверить, что это не прием ради приема. Тотальная критика, перескакивающая с одного предмета на другой, критикующая сама себя, слепок мышления автора, не доверяющего пафосу («мертвые однополчане / говорили с ним во сне / „все поэты лежат в дагестане / а не в чечне“» – из лучшего стихотворения книги) и не желающего становиться в заранее предуготовленную для него позу.
Полина Барскова. Хозяин сада / Предисл. И. Сандомирской. СПб.: Книжные мастерские, 2015
Стихи Полины Барсковой всегда отличались недоверием к тому умению, которым она обладает, – к возможности безукоризненной красивой и правильной поэтической речи. Эти стихи назначают себе испытания, ставят себе подножки, переодеваются в рубище. Как указывает в предисловии Ирина Сандомирская, это – во многом – стихи о стыде, а стыд естественным образом выражается через то, что считается постыдным, – человеческую физиологию. Речь Барсковой проходит через двойной фильтр формального излома и эстетизации антиэстетического. Новые стихи вслед за «Прямым управлением» и «Сообщением Ариэля» деконструируют важную для Барсковой мифологию петербургской/ленинградской культуры, находят оживляющие крючки литературной традиции (см., например, стихотворение «Книга джунглей» о мангусте, приобретенном Чеховым; примечательно, что этот эпизод должен, казалось бы, быть уникальным – мало ли в двадцать раз более известных историй о Чехове, – но к нему же обращается в своей повести «Остров Цейлон» украинский прозаик Михаил Назаренко).
Впрочем, кажется, что в «Хозяине сада» происходит принципиальное укрупнение: Барскову занимают уже не столько трагические культурные коды конкретной традиции, сколько общие, глобальные мотивы смерти, распада, времени, стыда: конкретные сюжеты – не сказать что сводятся к иллюстративному материалу, но явно отступают с первого плана, оставаясь при этом на авансцене в прозе Барсковой.