Сеньора Маргарита даже вилку уронила.
— Бедный мой мальчик! Жена твоя в уме повредилась!
— Она только и говорит, что о завоевании Великого Теночтитлана [211],— добавил сеньор Пабло, опустив голову.
Врач, сеньора Маргарита и Пабло пришли к выводу, что у Лауры нервная депрессия, вызванная ее затворничеством, и что ей необходимо общение с окружающим миром. С этого дня сеньор стал присылать машину, чтобы жена ездила погулять в парке Чапультепек [212]. Сеньору Лауру сопровождала свекровь; кроме того, шоферу было приказано присматривать за ними обеими. Но и свежий воздух не помогал Лауре. Нача и Хосефина замечали: с каждым днем сеньора возвращается домой все более утомленной. А войдя в спальню, тут же берется за Берналя Диаса — и только тогда лицо ее оживлялось.
Однажды сеньора Маргарита вернулась с прогулки одна в растерянности.
— Эта полоумная сбежала! — еще с порога громко крикнула сеньора Маргарита.
— Выслушай меня, Нача. В парке Чапультепек я села на свою всегдашнюю скамейку и сказала себе: «Он мне этого не простит. Мужчина может простить одно, два, три, четыре предательства, но постоянную измену — нет». От этой мысли мне стало совсем грустно. Было жарко, и Маргарита купила себе ванильное мороженое и уселась в машину. Я почувствовала: я ей так же надоела, как и она мне. Кому понравится, что тебя стерегут?! И я старалась глядеть по сторонам, лишь бы не видеть, как она ест эту свою трубочку и смотрит на меня. Я увидела серые клочья сена, свисающего с ветвей кипарисов [213], и — уж не знаю сама почему — утро для меня стало таким же грустным, как и эти деревья. «Они и я, мы видели одни и те же трагические события»,— сказала я себе. Пустынной дорогой уходило время. И я была как это время — одна на пустынной дороге. Мой двоюродный брат в окно дома видел мою всегдашнюю измену, и теперь он оставил меня одну на этой дороге, устланной тем, чего и не существует. Я вспомнила запах маисовых листьев и мягкий шорох его шагов. Так он приходил — вместе с шелестом сухих листьев, когда февральский ветер несет их над камнями. «Раньше мне и оборачиваться не надо было, я и так знала, что он здесь, смотрит мне в спину, прежде чем появиться передо мной». Так я рассуждала — грустно и долго — и вдруг услышала, как все устремилось к солнцу, как взлетели сухие листья. Спиной я ощутила его дыхание, затем увидела внизу, перед собой, его босые ноги. На одном колене была царапина. Подняла глаза и встретилась с его взглядом. Мы не говорили друг другу ни слова — долго-долго. Из почтения я ждала, что скажет он.
— Ну, как ты? — спросил он.
Я видела: он стоит неподвижно, и мне он показался еще более грустным, чем прежде.
— Жду тебя,— ответила я.
Наступает последний день...
Мне почудилось: его голос доносится из глубины времен. Рана на плече все еще кровоточила. Мне стало стыдно, я опустила глаза, раскрыла сумочку, вынула платок и принялась вытирать кровь на его груди. Затем убрала платок вновь в сумочку. Он стоял неподвижно и глядел на меня.
— Пойдем в сторону Такубы... там — бой... там нас тоже предали.
Он взял меня за руку, и мы пошли, а люди вокруг кричали и стонали. Много мертвых тел плавало в каналах. Женщины сидели на траве и смотрели, как они плывут. Отовсюду подымалось зловоние; громко крича, бегали осиротевшие дети. Хоть я и не хотела смотреть, я все видела. Муж усадил меня под каким-то сломанным деревом. Он преклонил колено и настороженно замер, внимательно осматриваясь вокруг. Потом взглянул на меня.
— Я знаю, что ты — изменница, и знаю, что ты со мной по своей доброй воле. Добро растет рядом со злом.
Из-за детских криков я едва расслышала его. Эти крики доносились издалека, но звучали столь пронзительно, что разбивали свет дня. Чудилось: это — последние детские рыдания.
— Это младенцы,— сказал он мне.
— Мужчин больше не будет,— повторила я, ибо ничто другое не шло мне на ум.
Он руками закрыл мои уши и снова крепко прижал меня к своей груди.
— Изменницей узнал я тебя, изменницей и полюбил.
— Ты не родился для счастья,— сказала я.
Я обняла его. Чтобы не заплакать, мой муж закрыл глаза. Мы легли на поломанные ветки кешью [214]. До нас доносились крики воинов, детский плач, свист камней.
— Время подходит к концу...— прошептал мой муж.
Убегали из города женщины, не желавшие умирать вместе с этим днем. Мужчины падали как подкошенные, ряд за рядом, словно их сбивали ударом руки. Умирая, некоторые кричали так громко, что крик их еще долго звучал и после их смерти.
Еще совсем немного — и мы стали бы навеки неразделимы; но тут мой муж поднялся, собрал побольше веток вокруг и сделал для меня шалашик.
— Жди меня здесь.
Он взглянул на меня и ушел на битву — все еще надеялся избежать поражения. А я скорчилась в углу укрытия. Я не хотела смотреть на бегущих людей — ведь я и сама хотела убежать — и не могла смотреть на мертвецов, плавающих в каналах. Я принялась считать плоды на упавших ветках: они уже высохли, и, когда я трогала их, с плодов слезала красная кожура. Не знаю почему, но в этом я усмотрела зловещий знак, и тогда я стала глядеть в темнеющее небо. Сначала оно было бурым, затем приобрело цвет утопленников — тех, в каналах. Я успокоилась только тогда, когда вспомнила цвета других виденных мною закатов. Но вечер продолжал лиловеть, вспухать, словно вот-вот лопнет, и я поняла, что время уже кончилось. Если мой двоюродный брат не вернется, что же будет со мной? Я не подумала о его судьбе; в страхе я бежала куда глаза глядят. «Он придет и будет меня искать...» Но у меня не было времени додумать свою мысль: я вдруг оказалась посреди вечернего Мехико. «Маргарита уже наверняка съела мороженое, а Пабло, наверное, здорово сердит...» Я поехала на такси по окружной. И ты знаешь, Начита, ведь улицы — это и были те каналы, заваленные трупами... Вот почему я приехала такая грустная... Начита, не говори сеньору, что я провела весь день со своим мужем.
Начита опустила руки на подол сиреневой юбки.
— Сеньор Пабло уже десять дней как уехал в Акапулько. Он весь высох за те недели, что вас искал— и повсюду,— с удовольствием объяснила Начита.
Лаура посмотрела на нее, ничуть не удивившись, и облегченно вздохнула.
— Там, наверху, только сеньора Маргарита,— подняв глаза к потолку, добавила Нача.
Лаура обхватила колени руками и посмотрела через оконное стекло на розы, исчезающие в ночной тьме, и на соседские окна, гаснущие одно за другим.
Начита насыпала на тыльную сторону ладони соль и с наслаждением принялась ее есть.
— Житья нет от койотов! Воет все время койотово племя,— с наполненным солью ртом сказала она в рифму.
Несколько секунд Лаура прислушивалась.
— Мерзкие твари, видела бы ты их сегодня днем! — сказала она.
— Как бы они не помешали нынче прийти господину,— сказала Нача со страхом.
— Он их никогда не боялся, так почему же испугается теперь? — небрежно обронила Лаура.
Нача подошла поближе к своей хозяйке, чтобы расстояние не разрушило внезапно возникшей между ними близости...
— Они подлые, почище тласкальтеков,— прошептала она. Насыпала еще щепотку соли и, не торопясь, кончиком языка слизнула ее. Слушая в ночи вой койотов, Лаура вдруг забеспокоилась... Его увидела Нача, и это она распахнула окно.
— Сеньора! Он уже пришел...
Потом, когда Лаура — навсегда — ушла с ним, Нача вытерла кровь с подоконника и вспугнула койотов, которые вернулись в свое столетие,— и в это мгновение время окончилось. Нача огляделась, все ли в порядке; вымыла кофейную чашку, выкинула окурки со следами губной помады, поставила на место кофейник и погасила свет, словно сеньора и вовсе не приходила сюда.
— Я говорю: сеньора Лаурита — не из нашего времени, и не для нашего сеньора она,— заявила Нача утром, подавая завтрак сеньоре Маргарите.
— Больше я и минуты не останусь у этих Альдама. Пойду поищу себе другое местечко,— сказала она Хосефине.
И Нача ушла, даже не взяв заработанных денег, к великому изумлению горничной.
АНХЕЛЬ АРАНГО
(Куба)
ПОЛЕТ ПУЛИ
Сначала пуля, словно мышиное рыльце, дрогнула в револьверном дуле.
211
Теночтитлан — столица государства ацтеков, основан в 1325 г., один из крупнейших и красивейших городов Доколумбовой Америки; в 1521 г. разрушен испанцами; на его развалинах был построен город Мехико. В Теночтитлане было множество каналов — о них уже упоминалось в рассказе раньше и говорится далее.
214
Кешью — вечнозеленое дерево семейства анакардиевых; плоды состоят из разросшейся сочной плодоножки (яблоко-кешью) и ореха. Далее в рассказе говорится об этих плодах.