Вот так и случилось, что ему устроили самые великолепные похороны, какие только мыслимы для бездомного утопленника. Несколько женщин, отправившись за цветами в соседние селения, вернулись оттуда с женщинами, не поверившими в то, что им рассказывали, и эти, когда увидели мертвого собственными глазами, пошли принести еще цветов и, возвращаясь, привели с собою новых женщин, и наконец цветов и людей скопилось столько, что почти невозможно стало пройти. В последний час у них защемило сердце оттого, что они возвращают его морю сиротой, и из лучших людей селения ему выбрали отца и мать, а другие стали ему братьями, дядьями, двоюродными братьями, и кончилось тем, что благодаря ему все жители селения между собой породнились. Какие-то моряки, услышав издалека их плач, усомнились, правильным ли курсом они плывут, и известно, что один из них, вспомнив древние сказки о сиренах, велел привязать себя к грот-мачте. Споря между собой о чести нести его на плечах к обрыву, жители селения впервые поняли, как безрадостны их улицы, безводны камни их двориков, узки их мечты рядом с великолепием и красотой утопленника. Они сбросили его с обрыва, так и не привязав якоря, чтобы он мог вернуться, когда захочет, и затаили дыхание на тот вырванный из столетий миг, который предшествовал падению тела в бездну. Им даже не нужно было теперь смотреть друг на друга, чтобы понять: они уже не все тут и никогда все не будут. Но они знали также, что отныне все будет по-другому: двери их домов станут шире, потолки выше, полы прочнее, чтобы воспоминание об Эстебане могло ходить повсюду, не ударяясь головой о притолоку, и в будущем никто бы не посмел шептать, глупый верзила умер, какая жалость, красивый дурак умер, потому что они, чтобы увековечить память об Эстебане, выкрасят фасады своих домов в веселые цвета и лягут костьми, а добьются, чтобы из безводных камней забили родники, и посеют цветы на крутых склонах прибрежных скал, и на рассветах грядущих лет пассажиры огромных судов будут просыпаться, задыхаясь от аромата садов в открытом море, и капитан спустится со шканцев в своей парадной форме с боевыми медалями на груди, со своей астролябией и своей Полярной звездой и, показывая на мыс, горой из роз поднявшийся на горизонте Карибского моря, скажет на четырнадцати языках, смотрите, вон там, где ветер теперь так кроток, что укладывается спать под кроватями, где солнце светит так ярко, что подсолнечники не знают, в какую сторону повернуться, там, да, там находится селение Эстебана.
ХУЛИО РАМОН РИБЕЙРО
(Перу)
ДВОЙНИЧЕСТВО
Я жил тогда в маленьком отеле неподалеку от Чаринг-Кросс и целыми днями писал картины и читал книги по оккультным наукам. На самом-то деле я всегда увлекался оккультизмом; возможно, здесь сказалось и то, что мой отец много лет провел в Индии и привез с собой с берегов Ганга помимо тропической малярии еще и целую библиотеку эзотерических [229]сочинений. В одной из его книг я и прочитал фразу, разбередившую мое любопытство. Не знаю, было ли это какое-то изречение или афоризм, но, во всяком случае, то была сжатая формула, врезавшаяся мне в память: «У каждого из нас есть двойник: он живет у антиподов. Но встретиться с ним очень трудно, потому что двойники склонны всегда совершать действия, обратные нашим».
Я заинтересовался этой фразой еще и потому, что меня всю жизнь занимала идея двойничества. В действительности я столкнулся с подобным явлением только один раз: я вошел в автобус, сел и был неприятно поражен тем, что напротив сидел удивительно похожий на меня человек. Мгновенье мы с интересом, не отрываясь, смотрели друг на друга, потом мне стало ужасно неловко, и я вынужден был выйти за несколько остановок до нужной мне. Хоть эта встреча больше не повторилась, в моем духовном мире возникли некие таинственные созвучия, и тема двойничества стала одной из любимых тем моих умозрительных построений.
Поскольку на земном шаре живут миллионы живых существ, думал я, то, сделав самые несложные подсчеты, легко понять, что существует прямая возможность повторяемости отдельных черт. А кроме того, из носа, рта, пары глаз и кое-каких второстепенных деталей нельзя создавать бессчетное число комбинаций. Мою теорию в какой-то мере подтверждали и дублеры. Тогда было модно, чтобы у государственных мужей или киноактеров состояли на службе похожие на них люди, на которых бы и падали все связанные со славой опасности. Но этот казус не полностью удовлетворил мой интерес. Моя идея двойничества была куда честолюбивей: при тождественности черт, думал я, должна быть и тождественность темпераментов, а при этом — почему бы и нет? — тождественность судеб. Те немногие дублеры, которых я видел, соединяли в себе довольно смутное физическое подобие — часто усиленное гримом — с полным отсутствием духовного соответствия. Дублеры великих финансистов, как правило, ничего не смыслили в математике. Нет, двойник был для меня явлением куда более сложным, более притягательным. Текст, который я только что процитировал, поспособствовал не только подтверждению моей идеи, но и обогатил мои догадки. Я и сам иной раз думал о том, что где-то в другой стране, на другом континенте, у антиподов, короче говоря, есть существо, во всем подобное мне: оно совершает те же поступки, что и я, видит те же сны; у него мои недостатки, мои пристрастия, мои увлечения; эта идея и забавляла меня, и в то же время злила.
Потом мысли о двойничестве превратились в навязчивую идею. Долгое время я не мог работать, все твердил про себя эту странную формулу, ожидая, что, быть может, под воздействием неведомых чар, мой двойник вырастет передо мной прямо из-под земли.
Внезапно я понял, что напрасно терзаюсь: ведь если эти строчки загадывали загадку, то они же предлагали и разгадку — поездку к антиподам.
Сперва я отверг мысль о путешествии. У меня было тогда много незаконченных работ. Я только что начал писать мадонну и к тому же получил заказ от одного театра. Однако, проходя как-то раз в Сохо мимо какой-то лавочки, я увидел в витрине красивую карту полушарий земли. Тут же ее купив, я тщательнейшим образом изучил ее в тот же вечер. К великому моему изумлению, я убедился, что во владениях лондонских антиподов есть австралийский город Сидней. Тот факт, что город этот относился к Commonwelth [230]был мной воспринят как прекрасное предзнаменование. К тому же я вспомнил, что моя троюродная или четвероюродная тетушка жила в Мельбурне, и я мог воспользоваться поездкой и навестить ее. Появилось множество таких же нелепых причин для поездки — например, неудовлетворенная страсть к австралийским козам, и через три дня, не сказав ни слова хозяину отеля во избежание нескромных вопросов, я сел в самолет, который взял курс на Сидней.
Самолет только-только приземлился, а я уже осознал всю бредовость моего предприятия. Еще в пути я вернулся к действительности, мне стало стыдно за свои фантазии, и я решил вернуться назад тем же самолетом. Последней каплей оказалось известие о том, что мельбурнская тетушка уже несколько лет как скончалась. После долгих колебаний я все же пришел к выводу, что, совершив такое утомительное путешествие, следует задержаться здесь на несколько дней и отдохнуть. В Австралии я прожил семь недель.
Прежде всего скажу, что это был очень большой город, куда больше, чем я предполагал, и я даже решил отказаться от розыска моего предполагаемого двойника. К тому же как мне было его здесь искать? Не смешно ли было бы останавливать на улице каждого встречного и спрашивать, не знает ли он кого-нибудь, кто был бы ну точной моей копией. Меня бы приняли за сумасшедшего. И все же, признаюсь, что всякий раз, видя толпу людей — при выходе из театра или из городского сада,— я продолжал испытывать какое-то беспокойство и, сам того не желая, всматривался в лица. Был один случай, когда, охваченный тяжелым томлением, я целый час шел за каким-то субъектом моего роста и с точно такой же походкой, как у меня. Он шел, не поворачивая ко мне лица, и это его упорство приводило меня в отчаяние. Наконец я не выдержал и окликнул его. Он обернулся и показал мне свою физиономию, бледную, добродушную, веснушчатую, и тут-то — зачем скрывать? — я и успокоился. То, что я оставался в Сиднее чудовищно долго — целых семь недель,— так это, конечно, не из-за упорства в своих розысках, а по причине совсем иного характера: я влюбился. Редкий случай для мужчины, которому за тридцать, особенно для англичанина, увлеченного оккультизмом.
229
Этим словом характеризуют идею, теорию, предназначенную только для посвященных, понятную лишь специалистам.