Я влюбился молниеносно. Девушку звали Винни, она работала в ресторане. Это была, без сомнения, самая интересная моя встреча в Сиднее. Она тоже, как мне казалось, чувствовала ко мне влеченье, даже какое-то почти неосознанное, что меня изумило, потому что мне никогда особенно не везло с женщинами. Винни сразу же приняла мои ухаживанья, и вскоре мы отправились вместе гулять по городу. Описывать Винни незачем; скажу только, что иногда она вела себя как-то странно. Иной раз она обращалась со мной так, будто мы были давным-давно знакомы, а бывало, ее ставило в тупик, смущало какое-нибудь мое словечко или жест; но меня это не только не раздражало, а напротив того — очаровывало. Мне хотелось, чтобы мы виделись и поближе узнали друг друга в самой для того благоприятной обстановке, и потому я отказался от номера в отеле и, позвонив по телефону в агентство, снял небольшой обставленный домик в одном из городских предместий.
Стоит мне вспомнить эту маленькую виллу, и меня охватывают романтические чувства. Царивший здесь покой, прекрасный вкус, с которым она была обставлена, с первой минуты очаровали меня. Я чувствовал себя здесь словно у себя дома. Стены украшала изумительная коллекция желтых бабочек, которые, неожиданно для меня самого, стали и моим увлечением. Целыми днями я думал о Винни и носился по саду, преследуя прелестнейших чешуйчатокрылых. Был даже такой момент, когда я решил было здесь обосноваться и собирался приобрести все, что нужно художнику, но тут произошел совершенно странный случай, быть может, и вполне объяснимый, но которому я придал слишком большое значение.
Все произошло в ту самую субботу, когда Винни после упорного сопротивления решилась провести конец недели у меня в доме. Вечер прошел приятно, было спокойно и радостно. Стало темнеть, и что-то в поведении Винни меня насторожило. Сперва я не понял что и понапрасну вглядывался в ее личико, стараясь уловить в нем перемену, которая бы мне объяснила мое неожиданно испортившееся настроение. Но вдруг я понял: меня задело то, что Винни так легко ориентировалась в доме. При разных обстоятельствах: она, например, не раздумывая, шла прямо к выключателю. Была ли то ревность? Сперва — лишь глухая ярость. Намерения у меня были серьезные, и если я никогда не спрашивал у Винни о ее прошлом, так это потому, что у меня уже было кое-что придумано для ее будещего. Я не так сильно страдал от того, что у нее уже был до меня мужчина, как от того, что происходило это именно в моем доме. Охваченный тревожным предчувствием, я решил проверить свои подозрения. Как-то осматривая из любопытства чердак, я обнаружил там старый керосиновый фонарь. Одна секунда — и предлог был найден: мы идем гулять по саду.
— Но нам нечем посветить себе,— тихо сказал я.
Винни встала, помедлила нерешительно посреди комнаты. Потом я увидел, как она идет к лестнице и проворно взбирается по ступенькам. Через пять минут Винни появилась с зажженным фонарем.
Последовавшая сцена была столь жестокой, неприятной и тягостной, что, оказывается, мне и сейчас трудно снова ее переживать. Могу лишь сказать, что я был весь во власти гнева, потерял все свое хладнокровие и повел себя очень грубо. Одним ударом я выбил у нее из рук фонарь, хоть это и могло грозить пожаром, и набросился на Винни, пытаясь силой заставить ее признаться неведомо в чем. Выкручивая ей руки, я требовал от нее ответа: с кем и когда она уже была в этом доме. Помню только ее невероятно бледное лицо и широко раскрытые глаза: она смотрела на меня как на сумасшедшего. Смятение не давало ей выговорить ни слова, и это удваивало мое бешенство. В конце концов я обругал ее и велел убираться.
Всю ночь я снова и снова корил себя за свое поведение. Никогда я не думал, что так легко утрачу самообладание и даже приписывал это частично малому своему опыту в обращении с женщинами. Все то, что в поведении Винни показалось мне странным и так меня возмутило, теперь, когда я об этом думал, представлялось совершенно обычным. Все эти загородные дома устроены на один лад, и вполне естественно, что в каждом из них имеется старый фонарь и что этот фонарь хранится на чердаке. Моя вспышка была ничем не обоснована, и — что хуже того — она была дурного вкуса. Единственный достойный выход из создавшегося положения — это найти Винни и извиниться перед ней, думал я. Не тут-то было: больше я Винни не видел. В ресторане ее не было, а когда я пошел к ней домой, она меня не впустила. Я настаивал, и тогда вышла ее мать и грубо сказала, что Винни не желает иметь дела с сумасшедшими.
С сумасшедшими? Что может быть страшнее для англичанина, чем пятно сумасшествия! Поразмыслив на досуге, я понял, что история эта была самой заурядной, нелепой, ничтожной. И причина моей поездки в Сидней была дикой. Двойник? Что за бессмыслица! И что это я здесь делаю, совсем потеряв себя, погрузившись в тоску и печаль, прикованный к взбалмошной женщине, которую скорее всего и не люблю, растрачивая впустую время, коллекционируя желтых бабочек? Как я мог оставить свои кисти, свой чай, трубку, прогулки по Гайд-Парку, обожаемый туман над Темзой? Во мне проснулся здравый смысл: в мгновенье ока я собрался и на другой день был в Лондоне.
Прилетел я поздно вечером и из аэропорта поехал прямо к себе в отель. Я по-настоящему устал и страшно хотел лечь спать, чтобы наутро, поднявшись бодрым и энергичным, снова приняться за свои незаконченные работы. Как я радовался, оказавшись снова в своем жилище! В иные минуты мне даже казалось, что я никогда его и не покидал. Я долго сидел в кресле, лениво наслаждаясь своими собственными вещами, снова меня окружавшими. Взгляд мой останавливался на каждом привычном предмете и благодарно его ласкал. «Отъезд — это великое дело,— думал я,— но возвращение — восхитительно».
Но внезапно что-то привлекло мое внимание. Все в комнате было в порядке, было как и перед моим отъездом. И все же мной стало овладевать все усиливавшееся беспокойство. Напрасно старался я докопаться до его причины. Я поднялся с кресла и осмотрел все помещение. Ничего необычного не было, но я ощущал, я носом чуял чье-то присутствие, чей-то почти улетучившийся след...
В дверь несколько раз постучали. Просунулась голова посыльного.
— Вам звонили из «Mandrake Club» [231]. Говорят, вы вчера забыли в баре зонтик. Как вы хотите: чтобы вам прислали или зайдете за ним?
— Пусть пришлют,— машинально ответил я.
И тут же понял всю абсурдность своего ответа. Накануне я летел, вероятно, над Сингапуром. Поглядев на свои кисти, я содрогнулся: ими совсем недавно писали. Я бросился к мольберту, сорвал чехол: незаконченную мной мадонну дописала рука мастера, и — невероятная вещь! — у мадонны было лицо Винни.
Сраженный, я упал в кресло. Вокруг лампы кружилась желтая бабочка.
ХАКАРАНДЫ [232]
Дом стоял на своем обычном месте, целый и невредимый, за высокой глинобитной оградой, выходившей на Авенида-де-лос-Хакарандас. От Пласаде-Армас Лоренсо шел пешком, припоминая прочитанные где-то слова о прелестных маленьких городках, которые можно пройти из конца в конец за четверть часа. Никаких перемен не было: гуайавы [233]в саду, три эвкалипта, даже беспорядок в комнатах — прежний. До самых сумерек он ходил по дому, а кругом звучали смолкнувшие голоса, и даже смолкнувшая музыка лилась из радиолы, пластинка на которой не кружилась, а игла застыла на последней бороздке.