— И все равно вы в конце концов полюбите этот город,— сказал Лоренсо.
— Почему же вы в таком случае отказались от места?
— По причинам личного характера. Но это город, мисс Эванс, в котором, при некотором старании, можно быть по-настоящему счастливым.
Посреди площади он покинул мисс Эванс, продолжавшую с жаром его расспрашивать, и направился в присутствие. Секретарь суда Мансанарес сказал ему, что нужны два свидетеля, свидетельство о смерти и разрешение судьи. Лоренсо поел в верхнем квартале на постоялом дворе, где ели одни только погонщики мулов и носильщики. По дороге ему попался на глаза старик, тащивший на себе освежеванную коровенку, а немного дальше двое босых индейских мальчишек играли в футбол, подбрасывая ногами огромную синюю бабочку.
— Иди ко мне,— сказала Ольга.— Приложи ухо вот сюда, к животу. Ничего не слышишь? Чуть пониже. Прислушайся. Уже шевелится.
Он позабыл, что это был город священнослужителей. Во время своих послеобеденных хождений он повстречал каноника Саласа, который ковырял спичкой в мохнатом ухе, монсиньора Литуму, который возвращался со своей усадьбы с пучком лука в руках, отцов Уари, Лескано и Торрехона, дюжину семинаристов, которые возвращались из финансового коллежа с футбольного матча. Когда стало темнеть, Лоренсо оставалось лишь добыть свидетелей и изловить доктора Алипио, с утра уехавшего в деревню, чтобы срочно прооперировать больную.
Он застал доктора в приемной как раз в тот момент, когда тот помещал в одну из стоявших там банок с формалином (эти банки Лоренсо при первом своем посещении принял за аквариумы с редкостными рыбами) опухоль, которую удалил утром.
— Восемь килограммов,— сказал он.— Пациентку зовут Петронила Каньяс, ей сорок два года. Через неделю снова будет на ногах и выйдет в поле работать.
— Простите, что беспокою вас, но только у вас есть в этом городе грузовичок. Мне хотелось бы...
— К вашим услугам, профессор. Для вас — все, что пожелаете. Завтра в шесть вечера я буду на Авенида-де-лос-Хакарандас.
Входные двери ректорского дома были приоткрыты. Дорожка, выложенная огромными плоскими неправильной формы камнями, разделяла на две части погрузившийся в сумерки сад и вела прямо от подъезда к парадной лестнице особняка. Лоренсо прошел мимо уже запертых служебных помещений и остановился перед стеклянной дверью холла, также приоткрытой. Он позвонил, чтобы предупредить о своем приходе, и вошел. Ректор в яркой куртке, с шелковым платком на шее, стоял возле маленького бара.
— Виски или писко? [236]
Лоренсо налил себе виски.
— Университет — все равно что корабль, севший на мель среди сухих холмов,— сказал ректор.— Да и сам город — все равно что судно, севшее на мель на проклятом голом рифе. Ох как трудно, доктор Манрике, спустить на воду всю эту махину!
Лоренсо дал ректору выговориться, а сам в это время разглядывал старый благоустроенный дом, его надежные стены и почти музыкальную стройность распределения внутреннего пространства, начинающегося просторным залом и расходящегося рядами симметрично расположенных комнат, которые под конец соединялись вокруг внутренней крытой галереи.
— Землевладельцы настроены против меня,— сказал ректор.— Университет их пугает. Те, кого они привыкли считать батраками, превращаются в студентов. Университет для них — это подрыв привычных устоев. А если они попали в точку, так тем лучше.
Ректора прервал звонок, как раз когда он стал держать речь против монсиньора Литумы из-за стены между собором и университетом.
— Я еще кое-кого пригласил,— сказал он, направляясь к дверям.
Появилась мисс Эванс с цветком герани в руке.
— Простите, доктор, но он показался мне таким огромным, таким свежим. Я его сорвала в саду у входа. В Лиме все цветы покрыты пылью.
— Рассказывают, что эти герани посадил маркиз де Фериа триста лет тому назад,— сказал ректор.— И те хакаранды, что на проспекте. Вы их еще не видели? Но все это, конечно, выдумки. Маркиз сделал только одно дело: он построил этот дом.
— Как ваши занятия? — спросил Лоренсо.
Мисс Эванс сняла пальто, налила себе виски, предложенное ректором, и уселась в низенькое кресло у самого камина.
— Придется много поработать. Уровень знаний низковат.
Снова прозвенел звонок, и появились два молодых человека атлетического сложения; едва переступив порог, они, энергично жестикулируя, приветствовали присутствующих. При виде мисс Эванс, которая грелась у камина, вытянув ноги и немного приподняв юбку, оба немедленно превратились в двух задорных петушков. Гарсиа, перетянутый в талии, мягкими шагами мерил холл, в то время как Сепульведа твердой рукой вздымал свой бокал, словно олимпийский факел, и, не зная, о чем говорить, глубокомысленно взирал на присутствующих, высоко задирая подбородок.
Лоренсо сел в кресло поглубже и молча глядел, как сгорают в камине поленья. Появился индеец-мажордом в белой куртке и белых перчатках, с подносом в руках, и предложил сигареты. Ректор разливал виски, а Гарсиа перестал вышагивать по залу и присел возле мисс Эванс.
— В Аякучо, сеньорита, жизнь течет, как в деревне. Здесь хороший климат, процессии, все дешево. И танцевальные вечера, где все знают друг друга. Мы с моим товарищем преподаем в университете гимнастику. Стоит захватить с собой немного выпивки — и танцы до утра.
Мажордом подал знак; ректор поставил на бар свой бокал.
— Пойдемте ужинать.
Стол был накрыт на галерее под одной из арок. У ректора обычно подавали к столу французское вино, которое он откопал в лавке у Ичикавы. Гарсиа с большим жаром приглашал мисс Эванс посетить гимнастический зал, а Сепульведа в это время обучал ректора, как нужно дышать после силового упражнения, чтобы избежать сердцебиения. Завеса печали, невыносимой тоски опустилась на Лоренсо.
— Правда, что в субботу вы возвращаетесь в Лиму?
Это с другого конца стола к нему обращалась мисс Эванс. Лоренсо смутно различил сквозь завесу ее лицо, потом оно как бы растаяло, после чего он снова увидел это лицо, на этот раз отчетливо, и наконец смог выговорить:
— Послезавтра. Я приезжал только...— И запнулся. Ректор кашлянул.— ...ради одного дела.
До конца трапезы он почти не участвовал в разговоре, ограничиваясь тем, что рассеянно слушал ректора, рассказывавшего мисс Эванс историю университета, биографии его наиболее значительных деятелей, а также о том, сколько раз за последние три столетия университет то закрывали, то снова открывали. Меж тем Сепульведа и Гарсиа нудно спорили об акробатических тонкостях.
— Кофе будем пить в гостиной,— сказал ректор.
Лоренсо снова погрузился в кресло и закурил. Когда кофе был выпит, ректор предложил ликер, изготовляемый братьями-редентористами [237]Уанты и поставил на радиолу пластинку с аякучанской музыкой. Сепульведа подошел к экс-моряку и стал ему рассказывать фильм, который видел накануне: «Дракула против человека-паука»; тем временем Гарсиа, вытащив белый платок, предложил показать мисс Эванс несколько па народного танца гуайно.
— Простите меня,— сказал, поднимаясь, Лоренсо.— У меня завтра очень беспокойный день. Вы будете с утра в гимнастическом зале? Я приду туда. Хочу кое о чем вас попросить.
— К вашим услугам,— ответил Сепульведа.
Он проснулся поздно, всю ночь ему снились сны. Запомнил только нечто символическое: готическое аббатство, порыжевший осенний лес, змею. Позавтракал в баре в одном из бывших старинных подъездов и направился в гимнастический зал. Сепульведа в белых фланелевых брюках работал на брусьях, Гарсиа в черном трико крутил сальто перед своими учениками на гимнастическом мате. Лоренсо отвел их в сторону.
— Вы мне понадобитесь сегодня после обеда в качестве свидетелей.
— Чудесно, профессор. Бракосочетание?
— Не обращайте внимания, профессор,— тут же перебил его Гарсиа.— Сепульведа влюбился в англичаночку, вот что вчера случилось. И сам не знает, что несет. Конечно, мы не подведем. Приходите за нами в шесть.
Когда Лоренсо направился к дверям, Гарсиа крикнул ему вслед:
— Вчера мы ее провожали до отеля. Она рассказала, что девочкой занималась в балетной школе.
На Пласа-де-Армас он остановился и заморгал, ослепленный утренним солнцем. Увидел каноника Саласа, идущего из собора,— он нес, взяв за пояс, фигурку Пречистой Божьей Матери; увидел отцов Уарти, Лескано и Торрехона со сложенными на животе руками, покидавших ресторан «Баккара». Несколько туземцев легко поднимались из нижнего квартала: они несли на базар огромные глыбы соли, притороченные к спине.