Он особо подчеркнул последние слова, и Мириам сразу с ним согласилась:
— Ты прав.
Но поняла, что нарушила молчаливую клятву, безмолвный уговор, заключенный ими с самого начала, обещание ни о чем не спрашивать, не копаться в чужом прошлом, которое он соблюдал неукоснительно, ничем не интересуясь, задавая лишь самые обычные вопросы: как работа, давно ли ты ею занимаешься, интересно ли, кто твои приятели? И ни слова о чем-нибудь более интимном. Однако она ощущала, что Хуан Пабло отгорожен от нее непроницаемой стеной, и ее вера в то, что любовь не терпит тайн, стала тускнеть. Любопытство сменилось каким-то тоскливым чувством, и Мириам подолгу размышляла, о чем может умалчивать Хуан Пабло. Ей казалось, что он скрывает от нее что-то чудовищное, что он сидел в тюрьме или был в исправительной колонии, а может, он пережил трагедию, может, его отец из ревности убил свою жену и потом покончил с собой. С тех пор маленький Хуан Пабло и был вынужден жить со стариками.
Что-то переменилось. Вернувшись с работы и едва переодевшись, Мириам начинала спрашивать: много ли он написал? Выходил ли сегодня? Куда?
Хуан Пабло отрывался от романа и неохотно — и стараясь как можно короче,— но все же отвечал ей. Теперь он с головой ушел в свой роман. Говорил мало, ел наскоро и тотчас возвращался к машинке. Делал какие-то пометки, справлялся в словарях или читал, внимательно, не торопясь. Мириам не решалась прервать его и лишь подавала ему чай, перед тем как идти спать, если Хуан Пабло работал допоздна. Она смирилась, надеясь, что, когда роман будет закончен, они заживут по-другому. Теперь они реже предавались любви, и по ночам Мириам слышала, как Хуан Пабло встает и садится к машинке. Ей казалось, что она вновь видит призрак незнакомого мужчины, который беспокойно ворочается во сне, а потом вскакивает, чтобы записать внезапно пришедшую в голову мысль. Иногда она тоже вставала и смотрела, как работает Хуан Пабло; а он, казалось, не замечал ее присутствия и продолжал невозмутимо заниматься своим делом. Обескураженная, со слезами на глазах, Мириам возвращалась в постель и плакала тихонько, чтобы он не услышал. Но откуда такая обидчивость? А дело было в том, что есть вещи, которым женщины, вроде Мириам, не находят оправдания.
Она привыкла жить одна и ни в ком не нуждалась, имея твердый, независимый характер. И может, именно едва ощутимое присутствие Хуана Пабло делало ее чувствительной, выбивало привычную почву из-под ног. Оказалось, что он мало чем отличался от призрака, который когда-то появился в ее квартире или остался здесь: он так же не видел, не слышал ее, только делал свое дело — писал. Мысль о том, что Хуан Пабло никогда не будет принадлежать ей полностью, не останется навсегда в ее владениях, тревожила ее, терзала, делала чувствительной и ранимой. И все потому, считала она, что ей ничего не известно о нем. Ее мучили вопросы: а что, если в один прекрасный день он не вернется? Где его искать, где живут его близкие? Кто его друзья? Как он зарабатывает себе на жизнь? Поступаясь своими принципами, она рылась в пожитках Хуана Пабло, листала его книги, выворачивала карманы. Ничего. Только пометки на полях, подчеркнутые абзацы. И никаких документов, ничего, что удостоверяло бы его личность. Стыдясь себя, но пряча стыд за ослепительной улыбкой, Мириам продолжала свои поиски. И, словно догадываясь об этом, Хуан Пабло глядел на свою подругу с интересом... и с грустью.
Как-то в субботу позвонил почтальон. Мириам спустилась и вернулась с письмом в руках.
— Из Гаваны. От твоей приятельницы с наполеоновским именем.
Хуан Пабло молча взял письмо, подержал немного и наконец решился вскрыть. Очень медленно и аккуратно надорвал конверт, как бы не замечая, что на него в упор смотрят вопрошающие глаза Мириам.
— Ты помнишь, что именно за письмом от нее ты впервые вошел со мной в этот дом?
— Отлично помню,— сказал Хуан Пабло и стал читать.
Он читал минуту или две, но они показались Мириам бесконечными.
— Полагаю, тебе хотелось бы узнать, что она пишет.
Мириам обиженно промолчала.
— Ну так вот, она пишет то же самое, что писала и в том письме, которое ты вскрыла. Спрашивает о моем здоровье, не болен ли я, она не видит других причин моего молчания, просит, чтобы я тотчас ответил, она все еще ждет меня и под конец предупреждает, что это ее письмо — последнее, больше писать мне она не будет.
— Почему же ты ей не отвечаешь? По-моему, это глупо.
Они помолчали. Не зная, что делать, Мириам подошла к проигрывателю и наугад поставила «Планеты» Холста. Когда зазвучала музыка, убавила громкость. Хуан Пабло уселся в кресло, Мириам все еще стояла.
— Иди сюда, сядь рядом, по-моему, тебе хотелось бы узнать про Лилию. Я ездил в Гавану. Был там на встрече писателей. Как-то в свободный вечер бродил по верхнему городу и встретил ее, вернее сказать — она встретила меня. Спросила, не иностранец ли я. Ответил, что иностранец. А почему говорю так же, как они? Иностранца она узнала во мне, сказала она, по одежде. Я объяснил ей, что я не чилиец, а мексиканец. Она пригласила меня к себе. Я познакомился с ее родителями, с братьями. Через два дня мы вместе пошли на какой-то праздник, и, должно быть, потому, что она была совсем юная, она объяснилась мне в любви. Я старался разубедить ее, но не смог. И наконец сказал, что нам лучше пока переписываться, а когда она кончит учиться, я вновь приеду на Кубу. Некоторое время мы действительно переписывались, но потом я уже был не в силах поддерживать эту переписку. Меня поглотил роман.
— До такой степени, что ты не мог написать девушке несколько слов? Смешно, лучше скажи, что потерял к ней интерес, и не выдумывай детских отговорок.
В голосе Мириам звучал вызов. Пускай это был сущий пустяк, главное, она впервые услышала о прошлом Хуана Пабло и почувствовала себя уязвленной, раздосадованной.
— Но это правда, я не смог писать ей, не могу и сейчас, я должен закончить роман...
Хуан Пабло тоже разозлился. Этот разговор казался ему непереносимо вульгарным, фальшивым. И он дал ей это понять. В тот вечер он не писал, а Мириам больше ни о чем не заговаривала. Они молча просмотрели всю серию дурацких телевизионных передач, делая вид, что им очень интересно. Наутро Мириам попыталась извиниться.
— Не за что,— холодно ответил Хуан Пабло, поцеловал ее в щеку и вернулся к машинке, от которой оторвался лишь ради еды.
Теперь Мириам поняла: если она хочет сохранить Хуана Пабло, ей придется оставить его в покое, пусть пишет сколько душе угодно; она решила уехать куда-нибудь дней на пять. Так они получат возможность отдохнуть друг от друга, поразмыслить на свободе. На работе она попросила отпуск, а Хуану Пабло сказала, что едет по поручению своей фирмы. Уезжая, она обратила внимание, что стопка напечатанных страниц стала гораздо больше, и подумала, что без нее Хуан Пабло закончит роман и тогда сможет уделять ей больше внимания.
Ночь перед отъездом они провели в объятиях друг друга, и глаза Мириам наполнились слезами.
— Я плачу, потому что с тобой мне так чудесно, потому что только с тобой я узнала любовь,— отвечала Мириам на расспросы Хуана Пабло.
Хуан Пабло ощутил комок в горле и стал целовать ее волосы, щеки, шею, рот, плечи...
— Ты не бросишь меня, скажи правду? — с тоской спросила Мириам.
— Ну что ты, конечно, нет,— ответил Хуан Пабло, но оба почувствовали, что в его словах не было уверенности.
Совершенная нелепость. Хуан Пабло занимал свою прежнюю квартиру, а Мириам колебалась, не зная, то ли ей навестить родителей, то ли поехать в туристический центр; она выбрала последнее.
Через пять дней Мириам вернулась, охваченная страстным желанием обнять Хуана Пабло, узнать, окончил ли он роман. Она твердила себе, что произведение это ждет успех, что теперь ей все о нем известно и больше о жизни Хуана Пабло она ничего разузнавать не будет, с нее довольно того, что он рядом, только бы видеть, как он пишет, читать одни с ним книги, разговаривать, слушать вместе музыку. Когда часов в девять вечера она вошла в квартиру, ей показалось, что мебель и вся обстановка не ее, а Хуана Пабло.
— Хуан Пабло!
Эхо отдалось в пустынных комнатах. Ей стало страшно, идя по комнатам, она зажигала подряд все лампы. Заглянула в ванную, в кухню. Пусто. В столовой все было как обычно. Повинуясь какому-то душевному порыву, Мириам подошла к секретеру. Пишущая машинка стояла на своем месте, рядом в черном бюваре лежала рукопись романа. Просмотрев, Мириам поняла, что вещь закончена. Хуан Пабло создал свой первый роман. Осуществил свое заветное желание. А сейчас, наверное, вышел выпить или что-нибудь купить, а может, немного развлечься; должно быть, работал эти пять дней не вставая.