Выбрать главу

– Почему родилась школа? Это же бред: иметь два театра и еще школу открывать, это же патология. Но я не мучаюсь, я радуюсь, потому что главное, что заботит меня, – завтрашний день, то, что будет после меня.

Андрей Вознесенский однажды написал о том, что он попал в «Современник», а там в дверях стоит Табаков – «Моцарт поколения основателей «Современника». Он так и остался Моцартом на все времена.

Людмила Гурченко

«Ефремов сказал мне: ты моя самая трагическая ошибка»

Памятный ноябрьский день 2010 года. Людмила Гурченко пришла на прямой эфир в нашу с Игорем программу «Театральная среда братьев Верников» на радио «Культура». Я тогда с ней встретился впервые. Приятно было услышать из уст Людмилы Марковны: «Я вас знаю», что хоть чуть-чуть сократило дистанцию. До эфира оставалось 20 минут. Она говорила тихо, была чрезвычайно сдержанной, немногословной. Вероятно, копила эмоции для эфира. Я подумал, что так же, наверное, Людмила Марковна готовится к съемке или выходу на сцену. А какой идеально-лаконичный образ был у Гурченко: черная юбка, строгий, подчеркивающий талию, жакет и эффектный берет авторской работы, тоже черный.

После эфира мы обсудили с Людмилой Марковной возможность сделать интервью для журнала ОК! «Свяжитесь с Сережей (Сергей Сенин, продюсер – муж Людмилы Гурченко. – Прим.), – скажите, чтобы назначил дату и время». Договорились довольно быстро. Людмила Марковна предложила поговорить во французском кафе недалеко от ее дома в Трехпрудном переулке. Кафе очень камерное – всего на десять столиков. Я пришел заранее, и вот появляются Людмила Марковна и Сергей. Гурченко была в короткой шубке, туфлях на каблуках. И это несмотря на то, что на улице было очень холодно. Пока мы общались, Сергей сидел за соседним столиком. Я наблюдал за ним краем глаза. Он впитывал каждый жест жены, каждое ее слово. Чувствовалось, как он восхищается ею.

В фильме «Средство Макропулоса» Евгения Гинзбурга Гурченко играла женщину без возраста. Она фактически играла саму себя. В ней была магия, был какой-то пленяющий декадентский надлом… Мы записали разговор и расстались на пороге кафе. Но я еще долго стоял и смотрел, словно загипнотизированный, как Людмила Марковна под руку с Сергеем медленно шла в сторону дома. Какая красивая пара!

Я отправил Гурченко материал на заверение и уехал в Берлин. Там меня разыскали и попросили срочно ей позвонить. Я позвонил, и она сказала мне, что хочет поправить текст интервью. Мне это не понравилось: я боялся, что из материала «уйдет» все самое интересное. Но выхода не было. На следующий день, когда я вернулся в Москву, мы проговорили по телефону больше часа. Поразительно, что Людмила Марковна не только ничего не убрала из нашей беседы, но и, напротив, добавила и еще сильнее обострила какие-то моменты, сделала их жестче.

В канун Нового года я набрал номер телефона Гурченко, – хотелось поздравить ее и сказать, что для меня знакомство с ней стало одним из главных событий уходящего года. «Абонент недоступен», – услышал я в телефоне. Больше не перезванивал, подумав, что ей-то самой и не так уж важно было услышать мои признания. Через три месяца Людмилы Марковны не стало. Наше интервью оказалось для нее последним…

Итак, беседа с Людмилой Гурченко, записанная в декабре 2010 года.

– Людмила Марковна, меня поражает скорость, с которой вы живете. Несколько дней назад вы были у нас с Игорем в радиоэфире, потом на дне рождения Эльдара Рязанова, затем промотур вашего нового фильма «Пестрые сумерки», сегодня мы делаем интервью, потом вы снова уезжаете… Вы хотя бы иногда жмете на тормоз? Как правило, с годами темп жизни снижается.

– Да у меня как-то вся жизнь так – то густо, то пусто. Сейчас густой период, но это не значит, что он и завтра будет таким же… Я долго не снималась, а потом начала делать по три-четыре картины в год. Говорила папе: «Папа, не могу, на части разрывают». А он мне: «Дочурка, хай лучше рвуть». Вот когда «рвуть», я и держусь. Выхода нет, Вадим. Нет выхода. А вдруг завтра тишина?

– Но что все-таки вами движет?

– Желания кому-то что-то доказывать нет давно. Начиная с первой картины, с 20 лет, я странным образом будоражу воображение публики. Помню, как после «Карнавальной ночи» мне прислали письмо из комитета комсомола: «Вы там танцуете и у вас колено видно! Как можно?!» Это было целое событие: колено! Или челка – как признак вульгарности. Я из-за этого долгое время ходила с открытым лбом и платья носила узкие, чтобы не развевались, чтобы «без колена».