Вечером мы вместе с Вишневской возвращались в Париж на скором поезде. Правда, Галина Павловна, как и подобает царственной особе, ехала в первом классе, а наша съемочная группа – во втором. До отправления поезда оставался еще час, и она предложила попить чая, а заодно обсудить детали дальнейших съемок. Скромный привокзальный буфет и Вишневская в роскошной норковой шубе и бриллиантах, – зрелище поистине кинематографическое. Я пожалел, что не сообразил заснять этот эпизод на камеру. На перроне в Париже мы попрощались, а назавтра нам предстояли главные съемки – запись интервью в домашней обстановке.
И вот с редактором и оператором мы подходим к дому в престижном парижском районе, на авеню Жоржа Манделя, где жила легендарная чета. Дверь открыла хозяйка. Невероятно элегантная, в черной облегающей кофте, черных брюках и… тапочках. В этих самых тапочках и была энергетика домашнего уюта, к чему я так стремился, настаивая на съемке в Париже. Из дальней комнаты раздается громкий энергичный голос Ростроповича. Великий музыкант всего пару часов назад вернулся из очередной гастрольной поездки. А еще нас ждал сюрприз. Специально для съемки Галина Павловна пригласила свою дочь Елену и внуков, которые жили в Париже.
Я так и не понял, сколько комнат в этой квартире. Нам для съемок предложили расположиться в двух гостиных. В одной – огромный массивный палехский стол, на двух его концах изображены скрипичный ключ и виолончель. А на стенах – картины, картины, картины… Уникальная коллекция русской классической живописи. Во второй комнате Вишневская с гордостью показала тяжелые шторы из Зимнего дворца: «С этими шторами я чувствую себя царицей!» На этом, как мне показалось, «царственное» самоощущение закончилось.
Многие считали, и я в том числе, что Вишневская командует своим мужем и близкими. Здесь, в Париже, все было иначе. Я увидел прежде всего любящую жену, готовую кротко и покорно выполнять любую прихоть своего венценосного супруга. Вот пример. Вместе с Галиной Павловной мы долго выстраивали съемочный свет для интервью. Вдруг в комнату стремительно входит Ростропович и говорит, что хочет присутствовать во время интервью жены. «Нет-нет, не надо», – воскликнула Галина Павловна. «Тогда сначала запишем интервью со мной, а ты подождешь». И Вишневская тихо, не произнеся ни единого слова, выходит из комнаты. Я, честно говоря, был потрясен таким поворотом событий!
Дальше – больше. Галина Павловна рассказала мне, что в их квартире есть комната, куда ей вход строго воспрещен. Это кабинет Ростроповича. Меня эта история заинтриговала – после долгих уговоров Мстислав Леопольдович сдался и разрешил сделать там съемку. Правда, кабинетом ту комнату можно было назвать весьма условно. Скорее, это был склад нот, беспорядочно лежащих почему-то на полу, рядом множество чехлов для виолончели. А в одном углу я заметил пыльную графическую картинку. На ней был изображен Ростропович с виолончелью, причем виолончель являлась его туловищем. На мой вопрос, кто автор, Ростропович ответил: «Сальвадор Дали».
Экзотика продолжалась. Я попросил у Вишневской разрешения взять небольшое интервью у домработницы, которая жила с ними уже много лет. Галина Павловна с испугом замахала руками: «Я боюсь, Вадим, задавать ей лишние вопросы. Хотите, поговорите с ней сами». Мужественно иду на кухню и натыкаюсь на глухую стену отчуждения. Домработница категорически отказалась говорить на камеру. Она призналась мне, что мечтает об одном – как можно скорее уехать из этого ненавистного Парижа к себе домой, в деревню! Вот такие шекспировские страсти…
Конечно, свою супругу Ростропович боготворил. С лукавой улыбкой, почти заговорщицки, он сказал в интервью, что уже приготовил Галине Павловне сюрприз к ее предстоящему 70-летию. Когда я спросил о феномене певицы Вишневской, ответ был такой: «Невозможно описать мои чувства, когда я слышу ее голос, как невозможно описать словами чудо. Это все равно что о картине «Джоконда» сказать: Леонардо да Винчи нарисовал ее на холсте и использовал такие-то краски… Послушай и замолчи». Лучше, по-моему, и не скажешь.