Во время последней встречи Дэвида с Карлом тот был окружен пурпурными цветами. «У него была этакая пурпурная корона, – рассказывает Дэвид. – И он сказал мне: “Я жду от тебя многого”».
Карл умер на третьей неделе декабря. Четыре дня спустя Дэвид отправился на запад Оклахомы, где его тесть служил консервативным пастором. Дэвид спросил, можно ли ему спеть на рождественской службе. «Это было лучшее, что я когда-либо пел, – рассказывает он. – Я пошел домой и выпил бутылку виски с невероятной свирепостью и гневом. А на следующее утро я проснулся, встал на колени и сказал: “Я больше не могу этого делать ни дня”». По словам Дэвида, он ничего не знал о реабилитации. Никогда не посещал собрания анонимных алкоголиков. «Я просто взмолился: “Боже, пожалуйста, помоги мне сегодня не пить. Если у меня получится, я поблагодарю Тебя сегодня вечером и попрошу о том же завтра утром”». Он помолчал. «С того самого дня я больше не пью».
Вскоре после этого Дэвид сказал жене, что его призвали присоединиться к лютеранскому служению. Он рассказал, что все больше времени проводит в церкви. Он видел сопротивление геям и лесбиянкам – таким, как был его брат, – и хотел расширить миссию церкви. «Я заплачу за твою учебу в юридическом институте, – ответила она, – но я не желаю быть женой проповедника». Дэвид не смог противиться своему влечению. Он поступил в Объединенную теологическую семинарию в Нью-Йорке, и в конце первого года обучения она позвонила и сказала, что не вернется домой. «Я все время говорил, что это будет здорово, а она постоянно твердила, что это не так».
Дэвид начал работать в лютеранской церкви Св. Иоанна – Св. Матфея-Эмануэля в Бруклине за два дня до 11 сентября. Когда мы встретились, он жил в приходском доме вместе со своей второй женой и их 11-летней дочерью. Он пел в хоре, но мечтал однажды вернуться на сцену. Когда я спросил его про форму его жизни, он ответил: «Крест».
«Каждый пастор – богослов креста, – говорит он. – Но в моем случае я верю в историю Иисуса. Я знаю, что это пугает людей, особенно в Нью-Йорке. Но я прожил очень рассеянную жизнь, а теперь живу жизнью служения. Был очень специфический момент времени, когда Бог снизошел и коснулся моей жизни. Это тот перекресток, который привел меня туда, где я нахожусь сегодня».
Линейная жизнь
Увлечение временем, начавшееся в конце Средних веков, стало всепоглощающим в индустриальную эпоху. В XIX веке люди были просто одержимы временем. Они ели по часам, работали по часам и даже спали по часам. Основная причина такой одержимости заключалась в том, что часы внезапно стали вездесущими. В 1800-х годах получили широкое распространение карманные часы, за ними последовали наручные и напольные часы. В песне 1876 года рассказывается, как дедушка обожал свои любимые часы, купленные в день его рождения. Они сопровождали его на протяжении всех этапов жизни, пока не «остановились, чтобы больше никогда не заводиться, когда старик умер». Ноты были распроданы миллионным тиражом.
Само собой разумеется, что, приступив к планированию своего дня по часам, люди также начали приводить в соответствие с часами и саму свою жизнь. Все преобладающие формы жизни в XX веке были механическими, индустриальными, последовательными. Стрела прогресса, конвейер жизни. Пробивайтесь наверх, из грязи в князи! Как сказал Теннисон: «Я опять стремиться буду радостно вперед» (перевод О. Н. Чюминой).
В этом контексте неудивительно, что новая область человеческой психологии восприняла аналогичный язык. Регламентация человеческого дня привела к регламентации человеческой жизни. Примерно с 1900 года стало популярным множество новых этапов: подростковый возраст, средний возраст, пенсия, гериатрия. Каждое новое время жизни сопровождалось собственным шквалом научных трудов, существенных условий и продуктов для самосовершенствования.
В теории Зигмунда Фрейда, например, формирование личности представлено в виде последовательности стадий психосексуального развития, которые необходимо пройти от рождения до 12 лет: оральной, анальной, генитальной и т. д. Жан Пиаже определил другую серию этапов развития и другой календарь: сенсомоторный период (от рождения до 24-х месяцев), период конкретных (элементарных) операций (от двух до семи лет) и т. д. Эти идеи произвели революцию в нашем понимании развития детей. Они представляют собой значительные вехи мировой психологической мысли.
Но они также имели долгосрочные последствия, не до конца четко понимаемые и не всегда положительные. А именно, они приучили всех нас к идее о том, что жизнь детей и взрослых протекает через серию установленных, устоявшихся метаморфоз, которые разворачиваются по единообразному графику. Даже сам термин «человеческое развитие» уподобляет людей автомобилям или стиральным машинам. Вначале мы еще не закончены, затем мы становимся готовыми к использованию, а где-то в дальнейшем мы устареваем.