– Вот. Ты видел странника.
В полночь она заглянула к нему и в дверях, не выпуская зонта, прикурила сигарету. Хотя она не проронила ни слова, он закрыл книгу, которую читал, взял свой зонт и они вышли под дождь. Остаток ночи они гуляли вместе вдоль набережных и останавливались на каждом мосту, облокотившись на перила.
– Мосты будто ребра мертвого города, – сказала она.
– Ребра – лестница к его печальному сердцу, – отвечал он.
– Сюда я прихожу ради одиночества, – её взгляд скользнул по текущей внизу воде.
– Мосты ведут от одного пункта к другому, выгибаясь через время и пространство, и кто знает, на какой берег они тебя забросят.
– Другие берега. Мне не доводилось их видеть.
Пико взглянул на неё.
– Ещё доведется.
– Лишь последний берег.
– Все мы стремимся к нему.
– А в твоем городе у моря люди живут вечно?
– Нарья, никто не живет вечно.
Она покачала головой:
– Я так ясно вижу твой город, будто красивую картину, – с башнями, колоколами, крылатыми людьми, подобными золотым листьям в синеве. Вижу девушек, склоняющихся с балконов, посетителей ресторанов под полосатыми навесами, детей в парке, и каждый вечно молод. Целующиеся любовники никогда не разомкнут губ. Пикантные блюда навсегда сохранят свой аромат, а крылатые люди никогда не упадут с небес. Вечная молодость, вечная молодость… Это Зарко сказал. И разве это не правда? Скажи мне, Пико, что у вас все именно так.
– Нарья, мы умираем. Умираем.
Но она зарыдала и уже не могла его слышать, и он обнял её покрепче. Он вдруг понял, что ей лучше сохранить придуманный, прекрасный образ, ведь и венец его стремлений, Паунпуам, до сих пор оставался нетронутым, несмотря на все попытки убедить его, что города не существует.
Быть может, её волей город у моря и вправду оставался неподвластным времени и те же волны вечно набегали на тот же песок.
– Что сможет удержать нас от того, чтобы броситься в реку? – проговорила она.
– Наше призвание. Твоё и моё. Стихи.
– Стихи… Где мы воздвигнем их, над какими могилами встанут они, сложив каменные крылья? На каком заросшем кладбище, Пико?
– И каменные крылья могут летать, а каменные руки – обнимать нас. Как там у Сольи? Потерянное для нас тело дает жизнь червям.
На рассвете она привела его к маленькому кладбищу на краю города, под сенью старых деревьев, где капли вечно висели на серых прядях мха и туман скапливался в укромных уголках, куда не залетал даже ветер. Надгробные плиты почти ушли в землю, а надписи на них едва проступали под лишайником Ни одной птицы, только падающие капли и медленный танец паука, плетущего свою паутину. Нарья опустилась на колени перед одной из плит.
– Сюда я привела тебя, чтобы рассказать историю, – произнесла она. – Историю о стойкости. О неукротимости любви. Девятнадцать лет назад, когда владелец местной лавки подсчитывал дневную выручку перед закрытием, в лавку вошла женщина с белым как полотно лицом, в перепачканном платье, с волосами в засохшей грязи, точно она долго шла через болото. Без слов она указала на бутылку молока, и когда лавочник протянул её, молча поклонилась и вышла, не обернувшись на его оклик. Бутылка молока его не разорила, но лицо женщины не шло у него из головы. На следующий день она пришла снова, и он ещё раздал ей молока, рассудив, что она, видно, совсем бедная, раз пришла в том же грязном платье. Когда же она пришла в третий раз, он дал бутылку, однако, закрыв лавку, отправился следом и увидел, как она зашла на это кладбище. Нигде под деревьями её не было видно, но ему послышался отдаленный детский плач, и он направился между могильных плит, а плач становился все громче. Наконец он понял, что звук доносится из-под этой самой плиты, что, казалось, сидела в земле так же плотно, как и теперь. Он поспешил в лавку за лопатой и стал копать там, откуда доносился плач. Когда он откинул прогнившую крышку гроба, то увидел пухленькую девочку, сидевшую на истлевших ребрах матери, а рядом валялись три пустые бутылки.
Заровняв могилу, он отнес девочку в приют для брошенных детей. Но девочку никто не бросил, напротив, мать любила её так сильно, что, когда её груди сгнили, вставала из могилы и приносила дочке молоко*.
Поднявшись, она откинула волосы.
– Девочкой была ты, – прошептал Пико, и она кивнула.
– Здесь был мой первый дом, – сказала она. – Место тихое. Я часто сюда прихожу.
По пути обратно в бордель он указал на черный дом в снегах:
– Странники. Куда они держат путь?
Но она только покачала головой.
– Ни один не возвращался рассказать.
– А кто там живет?