За следующие несколько дней ей довелось отведать крылатые книги, замеченные ещё во время спуска, кружившие голову своим парящим слогом; она читала также тома с тонким привкусом, собранные с определенных деревьев, сборники едких афоризмов, сорванные с определенных кустов, и наслаждалась изысканными поэмами, отпечатанными серебром на черном пергаменте, что откапывали под определенными корнями. Она даже научилась отличать безопасные книги-грибы и порадовалась своей осмотрительности, услышав от очевидцев истории о тех, кто задохнулся в спазмах, начитавшись поганок.
На такой диете из непрестанного чтения и общения с собеседниками, вечно погруженными в мечты либо воспарявшими в заоблачные выси поэзии, она сама стала терять чувство реальности. Он не знала, грезит или бодрствует, была ли рука, что подпирала ей голову, её собственной или рукой из книги, и чувство это, вначале смущавшее, уже не было неприятным.
Бывало, поздно ночью книжный народец пересказывал жуткие истории о диковинных книгах, что обитали в лесной чаще, и всякий раз в центре сюжета оказывалась плотоядная книга, громадный том в переплете из кожи, с черно-золотым тиснением. Мало кому довелось её видеть, а увидевшие редко оставались в живых, чтобы потом рассказать. Когда громадный переплет раскрывался, неодолимая сила увлекала читателя внутрь страниц, отпечатанных красной краской, с виду никогда не высыхавшей. Несмотря на дрожащие колени и пересохший рот, завороженная случайная жертва придвигалась ближе, чтобы прочесть. И тогда с хлопком и хрустом плотоядная книга смыкала страницы и читатель растворялся.
Однако среди книжного народца случались молодые люди, отвергавшие однообразный лесной рацион своих родных и раз за разом уходившие с безопасных прогалин на поиски той дикой книги. Ибо говорили, что те несколько слов, которые успеваешь прочесть, прежде чем пропадешь навсегда, будь то целая красная страница, абзац или предложение, стоят всех книг в мире.
Поразмышляв, странница решила, что могла бы остаться здесь навсегда, читая книги, собирая их, охотясь на них, а в качестве вечернего моциона отправляясь в чащу на поиски плотоядной книги. Это могла бы быть пленительная смерть. Но скворцам её не сиделось на месте, и впереди лежали другие неисследованные планеты. Ночью, когда она лежала на мягких страницах раскрытой книги, эти миры виднелись между пропечатанных листьев, мерцая в небе неразборчивыми словами. Странница опасалась, что, останься она здесь подольше, и её собственная история затеряется среди прочих и она уже не вспомнит, кто сама и откуда. Так что как ни упрашивали её остаться, она распрощалась с друзьями-очкариками, вернулась на полянку, где её встретили щебетом встрепенувшиеся скворцы, и забралась в стоящий наготове цветочный горшок. Но прежде чем взлететь, она сорвала цветок, чудный маленький томик стихов, и припрятала его в карман, как шоколадку на черный день, – сувенир с этой необычайной, чудесной планеты живых слов.
Пико оторвался от чтения и протер глаза, возвращаясь к реальности, в эту келью, где из-под пера угрюмой шлюхи выходили такие прекрасные слова Расчистив среди книг место для походной закуски, он расстелил на полу клетчатую скатерку, выложил треугольник пахучего сыра с голубыми прожилками, к которому пристрастился, помидор, огурец, горбушку серого хлеба, масло, персики, бутылку белого вина. Затем похлопал Нарью по плечу, оторвав её от сочинительства, извинился и указал на еду. Она в недоумении уставилась на скатерть, потом на него:
– Это ещё откуда?
Пико рассмеялся:
– Когда ты в последний раз ела?
Вопрос, похоже, застал её врасплох.
– Не помню. Но я только что во всех подробностях описывала банкет и вроде проголодалась.
Пико откупорил вино, нарезал хлеб, сыр и овощи. Нарья отщипнула кусочек сыра, потом взяла бокал с вином и закурила.
– Давно ты пишешь свою книгу? – спросил Пико.
– По-моему, сюжет всегда сидел в моей голове, я, видно, родилась с ним. Когда я в ударе, то как будто списываю слова со свитка, что раскручивается перед мысленным взором. Читать я выучилась почти с пеленок, на самом деле читаю, сколько себя помню.