Он читал книги, позаимствованные у Нарьи, и, случалось, некоторые начинали тлеть у него в голове, как суковатые сосновые поленья, – тогда он покупал точно такие же на свое жалование, если удавалось найти их у книготорговцев, ибо нет ничего прекраснее, чем перечитывать любимую книжку. Постепенно его полки заполнялись.
В дождливые дни он отправлялся в кафе, заказывал кофе с печеньем, читал и смотрел на струйки дождя на окне и расплывчатые силуэты прохожих, прячущихся под зонтами. В кафе было тепло, витал пар и аромат кофе, шоколада и корицы, и многие искали временный приют со своими книгами, часто поднимая глаза на облитое дождем стекло.
Как-то его нашла там Солья, подсела, заказав кофе, и спросила, о чем он думает с таким печальным взором.
– Шелест дождя по крыше напоминает мне шум моря. Впрочем, этот уютный звук придает уют, если сидишь в теплой комнате, попивая кофе. У моря чувствуешь себя таким одиноким, глядя на горизонт, где небо точно верхняя губа хранящего секрет рта.
– А что за горизонтом?
– Острова. О них я читал. С островов приплывают корабли, пережив по пути ужасные шторма, встретив морских тварей, огромных, как дома, и выгружают чай и раскрашенные ткани, украшения из стекла и птичьи клетки, золото и редкие духи. И уходят, глубоко осев в воду под грузом тикового и эбенового дерева, хлопка, жемчуга, орехового масла, шелка. Матросы все в просоленной одежде, с повязками на глазу, увешанные оружием: они шатаются по городу, соблазняя девиц чужеземными байками и морскими припевками, паля в небо из пистолетов. Мне случалось сидеть на причале, где под сваями бормочет вода, слушая их крики, ругань и соленые шутки.
Иные острова, самые отдаленные, до сих пор служат пристанищем книгочеям и сочинителям. Купцы знали, что в городе у моря есть небольшой спрос на книги, ведь, хотя жители и не читают, власти, сохраняя древнюю традицию, выделяют библиотеке средства на покупку книг. Так, знакомясь с их товаром, я сумел узнать островные города так же хорошо, как свой собственный: крытые соломой низенькие дома, гавани, полные раскрашенных рыбацких лодок, холмы, обдуваемые ветрами, где блеют козы, качаются лозы виноградников и оливковые деревья простирают скрюченные руки. Это острова поэтов. Поэт, живущий в квадратной башне на подточенном морем утесе, поэт, обитающий в голубятне, чьи рукописи с трудом можно разобрать под слоем птичьего помета, поэт-рыбак и поэт-матрос, поэт, который объявил себя королем своего острова, слепой поэт, каждое слово которого записывают легион фанатичных последователей… Кто-то из них, возможно, ещё жив. Я единственный знал о них, ведь в моей библиотеке не бывало посетителей, кроме кошек, что приходили выводить потомство. Лишь Сиси, моя Сиси, выучилась читать и полюбила стремнины и пороги написанных слов.
Солья поставила локти на стол и уперлась подбородком
в ладони.
– Расскажи мне о Сиси.
– У неё есть крылья, которых нет у меня. Тебе знакома ревность? Боль, что кажется такой сладкой, но её маленькие лезвия невозможно извлечь. Поцелуй – самый острый кинжал.
– Ты хотел бы никогда не целовать её?
– Разве моя жизнь стала бы легче? Я просидел бы запертым в библиотеке, всем довольный, вплоть до самой смерти. Но моё сердце так и не забилось бы. Я не хотел бы прожить жизнь, так и не родившись. Теперь я вышел в мир и по дороге узнал, что назад пути нет.
Солья кивнула.
– Ступив на канат, ты должен сойти с него на другой стороне. Назад повернуть нельзя.
Дождь усилился, и в кафе прибавилось посетителей; у порога вода с их зонтов собиралась в лужицы.
Пико подался вперед, чтобы его было лучше слышно сквозь жужжание болтовни с соседних столов.
– Ты идешь по канату. Между Зарко и мной.
Она вздохнула.
– Кажется, всю свою жизнь я буду удерживать равновесие на опасной грани. Без ухищрений и грациозного порхания я ходила бы по надежному полу, и в жизни не осталось бы остроты.
– В городе у моря я представить не мог, что стану желать кого-то, кроме Сиси, но, проделав этот путь, узнал, что в сердце много уголков.
– И что же тогда любовь?
– Любовь – когда пьешь в тепле кофе в дождливый день и вспоминаешь крылья над морем.
– Любовь как протянутый между сердцами канат. Я иду от одного к другому, но счастливее всего на полпути.
– Как-то раз шпагоглотатель перерубил этот канат…
– Мой канат невидим.