Потом он уже полз, цепляясь за песок, волоча непослушное тело. Небо завертелось в огромную воронку, горизонт изогнулся вверх, как будто земля на глазах распадалась и втягивалась в раскаленное жерло над ней. Фляга, затруднявшая его движение, полетела в сторону. Много позже с неохотой, для которой он больше не мог найти причин, он выбросил тетрадь. Вытянул руку. Подтянул ногу. Уткнулся лицом в песок. Вытянул руку. Подтянул ногу. И солнце, сжалившись, оглушило его своим молотом.
Глава 9
УТРЕННИЙ ГОРОД
Трепещущая тень. Слово, повторенное мысленно десять тысяч раз, наконец касается его губ. Попытавшись открыть глаза, он видит только расплавленное золото. Шум, будто костер, грохочущий в ушах, бурей налетает в лицо. Песок раздается в стороны, и он летит в вибрирующий колодец. Вода на губах и треплющий волосы ветер.
Он приходит в себя в серой комнате, в прохладной тени свода, без одежды, и мир облегает его тело, словно толща воды. Подле соломенного тюфяка стоит кувшин, он подносит его к губам и пьет, затем оглядывается. Комната из серого камня с огромным арочным окном, изогнутым проходом в неведомое, будто невидящий глаз, неподвижный пруд, мертвый сон.
От брошенной в бездну пригоршни золотой пыли сердце в один миг взлетает птицей. Стряхнув усталость, он поднимается и подходит к окну, садится в его изгиб и смотрит, как взмывают в рассветное небо крылатые люди, парят над обрушенными башнями и разбитыми статуями, встречая солнце.
Разве прежде случалось печальному поэту достигать цели? Вся жизнь прошла в томлении, и вот путь близок наконец к завершению. Путешествие его не закончилось, но он вступил в новое пространство и сидит на пороге начала. Навернувшиеся на глаза слезы делают силуэты, на которые он смотрит, расплывчатыми. Он отвык от блаженства смотреть на крылатых, и в лопатках снова отдается знакомая боль отторгнутого при рождении.
Подобно пыльце взлетают они, подобно стрекозам, клочкам фольги; глаза их мерцают, и он смотрит, как кругами они удаляются в исчезающую ночь, что лежит тенью мира, и выныривают в сверкающих брызгах в народившийся день. Невозможно отвести глаз от их нырков и кувыркания, переплетения их танца - веревка, свитая из песка ветром и иллюзией.
Лишь когда, подобно осенним листьям, начинают они падение, взгляд его устремляется на местность внизу, где вершинами утонувшего города торчат из песка каменные кулаки и локти. Вон там, упав на бок, лежит громадная голова, один глаз смотрит вдаль, второй заметен песком. Там вылезли зубцы ушедшей в песок башни, как расставленные по кругу скамейки в парке. Множество других до сих пор венчают гребни дюн окаменевшим лесом раскрошившихся стволов. Кое-где ошметками яркой коры еще держится глиняная черепица, полинявший розовый и лазурь - свидетельства былого величия. Ныне разбросанные обломки напоминают поле битвы статуй. Разрушившиеся туловища, тяжелые запястья, подогнутые колени. В одном месте торчащий в небо огромный палец заставляет задуматься, как глубоко нужно копать, чтобы добраться до гигантских ступней.
С шелестом колеблемой ветром травы крылатые опускаются на руины, взмахивая крыльями, прежде чем сложить их сотней золоченых опахал. Один усаживается на громадную каменную голову, словно прекрасное насекомое на необъятный труп. Мгновение стоят они, обратив лица к солнцу, снимаются вновь и летят к нему, кружа вокруг башни. Ему слышно, как трепещет воздух и как звук меняется, когда они залетают в окна.
Чайкой, что сбилась с пути, один внезапно ныряет в проем к сидящему Пико, который с сердцем под горлом поднимается навстречу. Притом что родители его были той же породы и ему случалось целовать крылатую девушку, он был ошеломлен видом существа с крыльями, как охапки золотых листьев, с выжженными солнцем и спутанными ветром волосами. Тело прямое, как копье, тугое, как струна, цвета спелой пшеницы. Ясный взгляд немигающих глаз, как пламя светильника. Совершенно обнаженный, крылатый не проявлял признаков стеснения, как сделал бы при встрече с незнакомцем обычный человек. Не стиснув кулаки и не сплетая пальцы, как Пико, даже не закусив губу, стоял он, свободно опустив руки по бокам, и разглядывал застенчивого поэта.
- Доброе утро... доброе утро, господин, - мямлит Пико.
В ответ один короткий кивок. Человек переводит взгляд на кувшин с водой возле подстилки.
- Напился?
- О да, благодарю.
- Немного окреп?
- О, боюсь, я еще слишком слаб.
- Еду принесут.
Присев на корточки и упершись локтями в колени, он поворачивается лицом к свету.
- Позвольте, - отважился Пико по прошествии времени. - Как вас зовут?
Крылатый оборачивается с тенью улыбки на губах.
- Ты новичок. Здесь не помнят имен. Это Паунпуам, утренний город.
- Я пришел сюда обрести крылья.
- Да.
- И ты оказался здесь ради этого?
- Да.
- А где твой дом?
Человек указывает на горизонт, подразумевая, быть может, что явился из той части мира, либо с неба, либо, что не знает. Пико не осмеливается больше допытываться. Взамен он спрашивает:
- Когда я научусь летать?
- Тебя отведут прочесть книгу.
- Книгу Полетов?
Вновь кивок. При всей лаконичности в его ответах нет грубости или нежелания помочь, скорее, подумалось Пико, здесь не принято много болтать. Тишина его собеседнику гораздо привычнее.
Через арку в комнату влетает мальчик. Поставив перед Пико деревянную миску с финиками, апельсинами и орехами, он садится на корточки рядом с мужчиной. Под их пристальными взглядами Пико приступает к еде, тотчас же обнаружив, что непросто жевать израненными губами, однако ухитрившись проглотить несколько переспелых фиников и ломтиков апельсина. Увидев, что он поел, мальчик забирает миску, и оба встают.
- Спи, - произносит мужчина, и они взлетают в горячий утренний воздух, расправив крылья сгустками света.
Далеко за полдень Пико просыпается посвежевшим. Сквозь проем во внутренней стене выбирается на лестницу, змеей вьющуюся внутри полой сердцевины башни. Перил нет, и, держась за стену, он спускается, минует одну за другой двери, за которыми виднеется небо или крылья. Наконец он перед аркой, выводящей на песчаную равнину, а лестница идет дальше вниз, по спирали опускаясь во тьму.
Он бредет по развалинам. Башня, откуда он вышел, высится над прочими строениями, удаляясь ярусами к единственной площадке под самым каменным куполом, открытой всем ветрам. Кое-где в усеивающих здание сводчатых окнах, точно обитатели невиданной голубятни, притулились крылатые обитатели. Он проходит фрагменты громадных статуй, обходит кругом каменную голову, потрогав ухо, внутри изгибов которого вполне мог бы прикорнуть, как кот в складках одеяла Глаз размером в его рост. Что видит камень? Кто высек эти статуи, в какие незапамятные времена? Были те древние скульпторы крылатыми? И осталась ли хоть одна живая душа, знающая историю города, медленно исчезающего в песках?
Позади башни он замечает зелень, и в опускающейся вечерней прохладе вступает в аллеи финиковых пальм, апельсиновых и гранатовых, миндальных и фисташковых деревьев, где воздух напоен ароматом цветения. Пройдя тенями под воркование голубки, он вдруг слышит журчание падающей воды, а потом видит фонтан, что струится из пасти змеи в каменную чашу, реликвию древнего города, питаемую неведомым подземным источником. Оставаясь под деревьями, он глядит на воду, слушая голос фонтана, схожий с голосом моря.
Как сорвавшаяся с неба звезда, совсем юная девушка слетает вниз и, опустившись на кромку каменной чаши, погружает в воду крохотные пальчики. Удерживая равновесие легкими взмахами крыльев, она подставляет ладони струям, так что вода брызжет ей в лицо, попадает в рот. Пальцами она растирает капли по волосам. Погрузив ноги глубже, плещет на них водой и, оставив струйку смеха, вновь устремляется ввысь. Она так и не заметила Пико, которому неловко, точно он тайком подсматривал за священным обрядом, хотя что необычного в девушке, умывающейся у бассейна.