Лесник рассказал Дэвиду, как отличить самцов от самок. У самок более узкие морды и лоб. Шеи и плечи у них тоньше, лапы короче, хотя в молодости они проворнее ровесников-самцов, а потому становятся лучшими охотниками и более опасными врагами. В нормальной волчьей стае самки часто бывали вожаками, но и тут ликантропы посягнули на естественный порядок вещей. Среди них были и самки, но важные решения принимали Лерой и его помощники. Возможно, здесь их слабое место, предположил Лесник. Их самонадеянность заставляет отказаться от тысячелетнего женского инстинкта. Теперь ими движет только жажда власти.
– Волки никогда не бросают возможную добычу, разве только если они совсем истощены, – продолжал Лесник. – Они могут бежать и десять, и пятнадцать миль со скоростью куда большей, чем у человека, а потом еще без отдыха пять миль идти рысью. Ликантропы помедленнее их, потому что предпочитают передвигаться на задних лапах, но нам с ними все равно не сравниться. Остается надеяться, что мы найдем лошадей, когда доберемся до нашей сегодняшней цели. Есть там один барышник, а на коня у меня денег хватит.
Здесь не было никаких троп, и оставалось полагаться на чутье и знания Лесника. Чем дальше они отходили от дома, тем чаще он останавливался, изучая заросли мха и следы, оставленные ветром на деревьях. За все время пути им встретилось лишь одно жилище, да и оно лежало в развалинах. Дэвиду оно показалось скорее растаявшим, чем обветшавшим. Каменная труба возвышалась среди руин, почерневшая, но целая. Дэвид заметил расплавленные капли, остывшие и затвердевшие на стенах, искривленные проемы на месте окон. Они прошли близко, у самых развалин, и тогда стало ясно, что в стены вделаны глыбы какого-то светло-коричневого вещества. Дэвид потер рукой дверную коробку, потом отколупнул кусочек ногтем. Он узнал и это вещество, и его легкий запах.
– Это шоколад! – воскликнул мальчик. – И пряник.
Он отломил кусок побольше и уже поднес ко рту, но Лесник выбил лакомство у него из рук.
– Нет, – сказал он. – Может, на вид оно красиво и пахнет приятно, но в нем скрывается яд.
И он рассказал Дэвиду еще одну историю.
Давным-давно жили-были дети, мальчик и девочка. Их отец умер, и мать снова вышла замуж, но отчим оказался человеком недобрым. Он ненавидел детей и с трудом выносил их присутствие в доме. Они стали особенно противны ему, когда выдался неурожай и наступил голод: ведь дети ели то, что он мог бы оставить себе. Отчим попрекал их жалкими кусками, которыми вынужден был делиться, и, когда сам оголодал, стал намекать жене, что неплохо бы съесть детей и таким образом спастись от смерти, а в лучшие времена она всегда сможет родить новых. Жена была в ужасе, узнав о том, на что способен ее новый муж, стоит ей отвернуться. Но она понимала, что не сможет прокормить детей сама, поэтому отвела их в дремучий лес и бросила там на произвол судьбы.
Дети были страшно напуганы и в первую ночь заснули в слезах, но со временем освоились в лесу. Девочка была разумнее и сильнее брата. Именно она научилась устраивать ловушки на маленьких зверьков и птиц, а также похищать яйца из гнезд. Мальчишка предпочитал бродить по лесу или дремать целыми днями в ожидании, когда сестра раздобудет какой-нибудь снеди для них обоих. Он потерял свою маму и хотел вернуться к ней. Несколько дней он плакал с утра до вечера. Ему хотелось, чтобы все стало как прежде, и он не делал ни малейшего усилия, чтобы приспособиться к новому.
Как-то раз он не отозвался на зов сестры. Та отправилась искать брата, оставляя за спиной дорожку из сорванных цветов, чтобы найти обратный путь к их маленькому запасу продовольствия. Наконец она дошла до полянки, где стояла престранная избушка. Стены ее были шоколадные и пряничные, крыша покрыта пластинами ирисок, а стекла в окнах отлиты из прозрачных леденцов. В стены были вделаны миндальные орехи, сливочные помадки и цукаты. Все здесь говорило о сладости и потворстве своим желаниям. Когда девочка увидела брата, он выковыривал из стен орехи, и рот его почернел от шоколада.
– Не бойся, этот дом ничей, – сказал брат. – Попробуй. Очень вкусно.