— Ты знаешь, что Гитлер принимал его, — заметил Кроули, наблюдая за моими руками, — я слышал от верного человека из ОТО…
— ОТО? — переспросил Хаксли.
— Ордо Темпль Ориентис. Моя местная ветвь, так сказать. Контакты с нацистами, впрочем, их сугубо личное дело» и я искренне не советую туда лезть. Они либо основали партию, либо, по крайней мере, развратили ее. Ты, естественно, не в курсе, что два главных в ОТО человека лично учили Адольфа Гитлера? До этого он был неотесанным, заикающимся австрийским идиотом, дешевым богемным художников и из-вращение*!. Они взяли его с улицы, обучили ораторскому искусству, риторике, стр
В словах Кроули мелькнуло нескрываемое злорадство. Недвусмысленный намек Зверя нашему романисту, нашему абсолютному реалисту, на иррациональные и черные силы, с которыми он может неожиданно столкнуться, запершись наглухо даже в клетке здравого смысла. Тихое торжество мага. Клоуна ситуации, прятавшегося за шутками и ухмылками. Все самое важное он говорил между прочим, и никто не воспринимал его всерьез.
— Тогда, — сказал Хаксли, — весь этот несравненный романтизм, ищущий в агонии выражение в иррациональном, в секретных культах, нашел здесь свое королевство. Фашизм, опуская подробности — триумф декаданса, конечное сумасшествие богемного мира.
— Так что, судя по всему, бойни Аримана снова переполняться кровью до краев, — бросил Кроули и, загадочно подмигнув дорогому Олдосу, снова усмехнулся.
Спустя мгновение, тянувшегося вечность, изначально сухие черты лица Хаксли свело в одной большой улыбке, его глаза, сиющие лучезарным блеском и озаренные внезапным вдохновением, слегка побагровели, затем налились кровью. В какую область «возвышенного очарования» он шел, могу только догадываться. Может внизу под его стопами простирались ледяные вершины Кублай Хана или давно растаявший во времени кусок его детства, благоухающий дымом разложенных в усадьбе костров, преследуемый дыханием лета. И что за музыка кружилась вокруг него, абиссинская ли девушка ублажала его своими цимбалами или какая-нибудь звездная симфония ласкала слух, так же осталось секретом.
Что бы ни открывалось в такие моменты, нерушимо принадлежит внутренней жизни личности. И даже если бы он хотел общаться, у него нашлось немного слов, имеющий хоть какое-то приближенное отношение к происходившему. У нас не было готовых атласов мескалинового путешествия в психике. Мое воображение захватила власть цветов: желтые спектры, испускаемые газовыми фонарями, светящиеся капли дождя, падающие на подоконник, глубокий кобальт неба, фиолетовые дымки облаков над бледной луной и весь мировой со-блазн, сконцентрированный в радуге.
Сидевший рядом Кроули забавлялся с картами Тарота, колодой Тота. Фигуры, казалось, передвигались, любовники сплетались в единую пульсирующую массу, императрица улыбалась нам своей непостижимой улыбкой, тогда как фокусник пожинал плоды химеры, к которой так опрометчиво обратился. Все эти полные жизни существа, проникшие сквозь наши намерения в эту стальную точку времени, названную картографами Берлином, кружились в неистовстве своего безвременного танца. Уподобившись фараонам древности, мы мимолетно коснулись высочайших октав, погрузившись в бесподобную математику звезд. Одновременно Кроули цитировал Книгу Закона: «Я — змея, приносящая знание и наслаждение, и возбуждаю сердца людские хмелем. Поклоняясь мне, возьми вино и странные наркотики, через которые я пророчествую и оставайся пьян вследствие этого. Они не причинят тебе вреда».
— Немного опасность! не думаешь? — тихо прошептал Хаксли с затуманенным взором.
— Конечно, — охотно согласился Кроули, всегда легкий и понятный в таких ситуациях, — если прочитаешь невнимательно и начнешь необдуманно действовать, то очень скоро будешь ввергнут в жестокую беду. Самые важные здесь слова — «почитай меня», «поклоняйся мне».
— Они означают, что такие вещества как кокаин, мескалин и алкоголь могут и должны использоваться с целью поклонения. Это как вступить в связь с улиткой — гением, лежащим в основе каждой звезды. И любой, мужчина или женщина — звезда.